А посему, Подъехав к воротам фольварка, наш обоз остановился. Несколько седлаков остались присмотреть за лошадьми и имуществом, а мы пошли разбираться с последствиями нападения.
Нет никакого желания описывать процесс обследования усадьбы и поиск останков погибших. Ничего нет эстетичного в кишках, вылезших из разрубленного живота или исклёванных вороньём лицах покойников. Думаю, тот, кто видел что–то схожее своими глазами, и так всё может представить, а те, кому повезло не встречаться с подобным — пусть и дальше не знают. Ни к чему это, ей–ей ни к чему. Когда все шесть тел, найденных у ворот и внутри помещений мы вынесли и уложили на широком дворе фольварка и наш францисканец принялся бубнить над покойниками что–то латинско–католическое, меня уже мутило не на шутку. Чтобы задавить в себе рвотные позывы, я горстями хватал комья снега с невысокого края крыши амбара и старательно жевал, перебивая ломотой в зубах жёлчную горечь, подступающую изнутри. Под тела подстелили найденную на распялках задубелую бычью шкуру, негнущуюся как толстая фанера, но на всех её не хватило, поэтому две покойницы лет сорока–сорока пяти на вид — по здешним меркам практически старухи — оказались лежащими прямо на снегу. Голову ещё одной женщины, помоложе, мы, как ни старались, сыскать не смогли: похоже, убийцы прихватили её зачем–то с собой. Двое мужских трупов были разуты и полураздеты: один юноша принадлежал, судя по кольчужной рукавице на стиснутом кулаке, к воинскому братству, второй, постарше и с более развитой мускулатурой, похоже, при жизни также умел поиграть с острым железом. Третьего покойника разувать не стали, несмотря на то, что был он явно не из бедняков. Но тут дело, вероятно, не столько в брезгливости, хотя залитые засохшей кровью штаны из серого сукна ни нём и остались, сколько в том, что нападающие не стали озадачиваться поисками пары к его единственному сапогу. Ниже колена левой ноги, которой этот человек лишился ещё при жизни, был закреплён тяжёлый деревянный протез вроде того, с каким в романе Стивенсона рисуют пирата Сильвера.
В фольварке после набега не осталось ни одного живого существа: дворовые кобели валялись изрубленные и растоптанные конскими подковами, видимо, в момент, когда пытались защитить своих хозяев. В хлеву в собственной крови лежала зарезанная телушка без ног и вырубленных топором рёбер. Видимо, нападающие прихватили мясо с собой для предстоящего привала. Остальную скотину отсюда угнали своим ходом вместе с захваченными в фольварке невольниками, привязав к саням, загруженным награбленным имуществом.
Амбар, клети, погреб–лёдник — всё стояло нараспашку, от продовольственных запасов на несколько месяцев, рассчитанных на небедное существование населения большой панской усадьбы и некоторую ярмарочную торговлю, остались только запахи колбас, пробивающиеся даже сквозь смрад гари.
Вот так жили–жили люди на одном месте не одно поколение, трудились, хозяйство тянули, детей–внуков растили, а пришла беда — и за день, а то и меньше, ничего не стало. И если в скором времени не поселится кто–нибудь на этом холме у речного берега, то пройдёт десяток–другой годов — и лишь высокие травы да кустарник останутся на месте богатого панского фольварка. Растащат окрестные крестьяне–седлаки да хлопы недогоревшие брёвна строений, дожди и ветер подмоют и свалят в могильный бурьян деревянный крест, который сколачивают сейчас наши обозники и хорошо, если лет через пятьсот–семьсот какой–нибудь чехословацкий музей направит сюда археологическую экспедицию на поиски следов старинного богемского поселения. Sic transit…
