Екатерина, слушавшая его и так очень внимательно, тут даже подалась вперед.
— Про видения свои Его Высочество поведал мне во время нахождения нашего в Коломенском. Мы, и правда, много разговаривали с ним об этом, и я пришёл к выводу, что это его визионерство, столь внезапно открывшееся, не должно быть ни происками Врага Человеческого, ни внушением злонамеренных лиц. Возможно, — я не могу утверждать этого наверное, но — возможно, это действительно боговдохновенное свидетельство! История знает тому примеры — Иоанна дАрк, предрекшая победу французского короля в войне его с Плантагенетом; Мишель Де Нотрдам, и некоторые другие…
— Ах, Андрей Афанасьевич! — прервала его Екатерина. — Вы знаете, что боюсь я не рогатого чёрта, а токмо людей, успешно подражающих Дьяволу! Много их, — мартинисты, спиритуалы, масоны, розенкрейцеры, теперь еще и месмеризм появился… Уже пытались завлечь в свои сети сына, и лишь усердием верных моих дворян не преуспели. Вы и сами знаете, как, в бытность Павла Петровича в Париже, обхаживала его эта публика; и, по сю пору не оставляют попыток тех. Вот чего опасаться надобно! Не могло ли быть на Сашу чьего-то вредного влияния? Мне страшно о сём подумать: ведь это должны быть те, кто достоверно знает о близящейся войне! Не может ли это быть влияние мосье Де Ла Гарпа?
Самборский, подумав, медленно покачал своей рано начавшей седеть головой.
— Такого не замечено. Сам Александр никогда не упоминал господина Ла-Гарпа в такой связи. Не думаю, что он мог бы утаить это: ведь он ещё ребенок! Опять же, названный Ла-Гарп служит уж не первый год: наверное, мы заметили бы перемены много ранее!
— Да я тоже сему не верю, — горячо воскликнула Екатерина. — Господина Де ла-Гарпа с самой лучшей стороны рекомендовали люди, доверие к которым несомненно! Но, право же, я не знаю, в какую сторону и думать!
Кажется, она готова была заплакать; но, вместо этого, императрица взяла табакерку и достала щепотку душистого табаку.
— Знаете, что ещё поразило меня сегодня… Я ведь этого мальчика с рождения знаю. Я всегда всю душу его с лица читала, как открытую книгу. А теперь не так — смотрю на него, и не понимаю ничего, будто бы он личину одел. Андрей Афанасьевич! — Екатерина вдруг приняла просительный тон, несказанно удививший Самборского. — Я умоляю вас: будьте бдительны! Бдите, не спуская глаз, ведь речь идёт о наследнике престола Российской державы! Вы знаете, я возлагаю на него огромные надежды!
В глазах её мелькнули слёзы: никогда еще Самборскому не доводилось видеть ее такой встревоженной.
— Сделаю всё возможное, Ваше Императорское величество! — воскликнул отец Андрей, и, приложившись к ручке императрицы, вышел, взволнованный до глубины души.
Оставшись одна, императрица некоторое время сидела в задумчивости; затем призвала к себе статс-секретаря Безбородко.
— Александр Андреевич, ты ведь, я знаю, не масон, как Храповицкий; давай, хоть тебе уже и не по чину, напишем с тобою письмо на имя Салтыкова Николая Ивановича, касательно воспитания цесаревича Александра.
Тот приготовил бумагу и перо; императрица, медленно, тщательно обдумывая каждую фразу, продиктовала:
— Любезный граф, Николай Иванович!
Ныне, встретив воспитанников твоих, Александра и Константина Павловичей, заметила многия перемены в поведении и наклонностях старшего из них. Ты уже мне про то писал: но не думала я, что настолько он изменился. Сие явление необъяснимое надобно, однако же, разъяснить. Приставь к нему тесно племянников своих, наблюдай, нет ли тлетворных каких влияний на сей неокрепший ум. Непозволительно дать овладеть умом юного Александра проходимцам-мистикам и всяческим шарлатанам; следи за этим пуще прежнего, не исключая и учителей его. Пока мы в Москве, проследи, чем занят мосье Де Ла-Гарп, и нет ли у него каких непозволительных связей. Александру Яковлевичу я сама внушение дам.
Е к а т е р и н а
Дано в Москве, 23 июня 1787 года.
Закончив это дело, Екатерина стала почти совершено покойна. Она приняла решение, что и как предпринять, а значит, дальше дела пойдут своим чередом.
— Отправь скорее, Александр Андреевич. Пусть Николай Иванович проследит, с кем там якшается этот господин республиканец!
— Может, отписать еще господину Шешковскому? — осторожно и тихо спросил Безбородко, сам внутренне холодея от собственных слов.
— Да нет, преждевременно. Уж очень крут Степан Иванович! Наломает он дров, а Ла-Гарп, между прочим, иностранец, и с многими видными персонами знаком. Сраму не оберешься… Нет. Впрочем, знаешь, любезный Лександра Андреич, напиши ещё князю Потёмкину!
Друг мой Князь Григорий Александрович.
Ныне приехала я к Москве. Недели две будем здесь, а там поедем к в Царское Село, так что пиши мне сразу туда.
Умножаются слухи о войне с турками, до того дошло, что уже внуки меня о сём спрашивают. Не могу сказать, что сильно того опасаюсь ибо начала я в уме сравнивать состояние мое теперь в 1787 с тем, в котором находилася при объявлении войны в ноябре 1768 года. Тогда мы войну ожидали чрез год, полки были по всей Империи по квартерам, глубокая осень на дворе, приготовления никакие не начаты, доходы гораздо менее теперяшнего, татары на носу и кочевья степных до Тору и Бахмута; в январе оне въехали в Елисаветградский округ. Всё было против нас, однакож и Молдавия и подунайские места заняты были в первой и второй кампании, взяли Бендеры и заняли Крым. Флот наряжен был в Средиземное море и малый корпус в Грузию.
Теперь дела наши неставненно лучше. Граница наша по Бугу и по Кубани. Херсон построен. Крым — область Империи, и знатный флот в Севастополе. Корпуса войск в Тавриде, армии знатные уже на самой границе, и оне посильнее, нежели были Армии оборонительная и наступательная 1768 года. Дай Боже, чтоб за деньгами не стало, в чем всячески теперь стараться буду и надеюсь иметь успех. Я ведаю, что весьма желательно было, чтоб мира еще года два протянуть можно было, дабы крепости Херсонская и Севастопольская поспеть могли, такожды и Армия и флот приходить могли в то состояние, в котором желалось их видеть. Дасть Бог, ещё обойдётся — помню, что при самом заключении мира Кайнарджийского мудрецы сумневались о ратификации визирской и султанской, а потом лжепредсказания от них были, что не протянется далее двух лет, а уж тринадцать лет минуло.
Если войну турки взаправду объявят, надеюсь на твое горячее попечение, что Севастопольскую гавань и флот сохранишь невредимо, чрез зиму флот в гавани всегда в опасности. Впрочем, меня одно только страшит, — это язва. Для самого Бога я тебя прошу — возьми в свои три губернии, в армии и во флоте всевозможные меры заблаговремянно, чтоб зло сие паки к нам не вкралось слабостию. Я знаю, что и в самом Царе Граде язвы теперь не слыхать, но как она у них никогда не пресекается, то войска турецкие вечно её с собою развозят. Пришли ко мне (и то для меня единой) план, как ты думаешь войну вести, чтоб я знала и потому могла размерить по твоему же мнению тебя.
Не страшит меня состояние дел наших, ибо все возможное делается, не страшит меня и сила неприятельская, руководимая французами, понеже из опытов известно мне, колико коварство то было уже опрокинуто раз, но страшит меня единственно твоя болезнь. День и ночь не выходишь из мысли моей, и мучусь тем заочно невесть как. Бога прошу и молю, да сохранит тебя живо и невредимо, и колико ты мне и Империи нужен, ты сам знаешь.
Е к а т е р и н а
Дано в Москве, 23 июня 1787 года.
— Отправь Светлейшему, в Екатеринослав. Даст бог, всё хорошо будет. У него ума палата, справится… Только бы не чума!
Глава 10
