и… ведь буду прав. Мой подчерк явно должен быть иным, чем у того, в чье тело я удосуживался проникнуть. Так что — лжа и наветы на царя! А за такую хулу можно и на кол.
Но не стану я пока изничтожать Басманова тут ведь еще какой тонкий момент. Я, казнив единственного человека, который, по мнению многих, а это-так и есть, спас меня, — могу создать такое впечатление, что не дорожу преданными людьми. По крайней мере, сомневающиеся получат довод в пользу того, чтобы примкнуть к Шуйскому, или кто там на Москве сейчас мнит себя правителем. Но и потыкать мной я более Басманову не позволю. Продолжит Петр гнуть свою линию, — уже можно и кончать бывшего соратника.
Скоро начались допросы, кто это такой к нам пожаловал и через час я уже больше знал обстановку. И она меня озадачила. Шуйский действовал, как по мне, вполне грамотно, но шел ва-банк.
— Я пленник твой? — спрашивал крепкий мужчина лет под сорок в богатом доспехе.
Это был Лука Иванович Мстиславский, посланный первым для моего отлова. Родной брат того Мстиславского, который Михаил Иванович и глава клана, мощного клана, как я понял. Высокий лоб, залысина, аккуратно вычесанная и постриженная борода, что уже знак качества, пояс, шитый серебряной нитью. Пленник был явно знатный. Может с такого и денег стребовать? Вот не был бы царем, и стребовал. А так… нужно марку держать.
— Ты, Лука Иванович позабыл добавить… — я выдерживал паузу, давая возможность Мстиславскому исправиться.
Не исправился, не прозвучало слова «государь», или синонимов к нему.
— Как же так получается, Лука Иванович, ты, твой род, присягал мне, милостью не был обижен. Что же сталось, что ты уже не признаешь своего государя? — спрашивал я, понятия не имея, даровал ли ЛжеДмитрий какие милости Мстиславским.
— Не могу я, Димитрий Иоаннович. Слово я дал, — Лука Иванович потупил взор.
— То, что ты человек слова, то для боярина правильно. Токмо, мыслю, иное тут. Пока я для тебя не государь, ты пленник. Коли крест поцелуешь, думать буду. Одиножды преступивший клятву может ли быть верным и честным? — я пристально посмотрел на Мстиславского, как мне казалось, зло и проницательно. — А теперь, кабы сохранить жизнь себе, да и роду Мстиславских, ибо я войду в Москву и покараю изменников. Сказывай, что да как произошло и что в стольном граде обо мне говаривают, кто еще ловить меня надумал?
Лука Иванович мялся недолго и героя особо из себя не строил, рассказывая и факты, с которыми встретился и свое видение ситуации.
Что получалось… Я объявлен мертвым. Даже какое-то тело было выставлено на поругание толпы. То, что я жив знает ограниченный круг людей, в который попал и Лука Иванович, поклявшийся, что сделает все, чтобы меня изловить. Что именно за это пообещал именно Луке Шуйский, мне не было сообщено, да и не важно, я бы тоже пообещал с три короба. Люди и для меня, и для Васьки Шуйского — самый ценный ресурс, а исполнительные — вдвойне ценны.
Вместе с тем, пусть и между строк, но я уловил некоторое раздражение Луки Ивановича действиями Шуйского. Уже немного, но изучив расклады внутрибоярского болота, я понимал, что Мстиславские и сами могли бы претендовать на трон. По крайней мере, при Федоре Иоанновиче они стояли высоко, да и при Иоанне Васильевиче так же были на вершине. В местничестве уступали Шуйским, но не так, чтобы и критично. И теперь они слуги Василия Шуйского. Сыграть бы на этих противоречиях, но не особо пока понимаю, как именно.
— И что письма те показывал Васька? — спросил я у Луки Ивановича.
Намеренно используя уменьшительно-оскорбительное «Васька», я искал реакцию Луки на такое хамство в отношении того, кого он, вероятно считает царем. Реакции не было. И это показатель!
— Нет, того не было. Токмо поведал, что сии письмена есть у него, — отвечал Мстиславский.
На моем лице появилась улыбка, которая была бы никому не понятна, так как должен переживать и нервничать, а я радуюсь. Дело же в том, что нет худа без добра и теперь Басманову просто нечем меня шантажировать. Все, Шуйский объявил, что письма есть. Уверен, что они уже появились, найдется кому написать нужное. Чем меня теперь приручать?
— Горько мне, Лука Иванович, видеть, как те, кого я миловал, яко и те, кого благоденствовал, предали. Но я жив, ты в том видок. Посему… — я сделал надменно-величественный вид. — Отпускаю тебя под честное слово супротив меня более не воевать, а принести письма. Одно Ваське Шуйскому, иное брату своему, третье наемникам немецким.
Наступила пауза, Лука думал. Я понимал о чем именно. Так, первое письмо — это не проблема привезти. В конце концов два претендента на престол между собой могут общаться без ущерба для того, кто письмо привез. Второе письмо, к старшему Мстиславскому — это уже крамола, если смотреть со стороны законности государственного переворота Шуйского, что оксюморон, так как никакой законности у власти Шуйского нет. А вот третье письмо… это и вовсе уже участие в заговоре против Василия Ивановича. Понятно же, что в том письме будет призыв к иностранным наемникам примкнуть к Димитрию, то есть, ко мне.
— Димитрий Иоаннович, дозволь третье письмо не брать, в остатнем я даю свое слово, — сказал, наконец, Мстиславский.
Почему я отпускаю столь интересного пленника? Да мне нужна хоть какая связь с Москвой. Ну и Лука Иванович видел меня, понял, что Димитрий Иванович жив. Я же не какой ЛжеДмитрий Второй. Я, что ни на есть Первый, с теми же бородавками и рыжий и для людей еще не должен стать с приставкой «лже». Как я понял, народ меня принял благосклонно, лишь только мои некоторые поступки и любовь с поляками подкосили веру в праведность царя.
— Ты прости, государь, вижу, что Божья благодать на тебе. Вона, как скоро ты вокруг себя людей собираешь, уже и казаки есть, о чем я не ведал. Но пока мой род и старший брат служит Василию Ивановичу, я не могу отойти от сродственников, — повинился Лука Мстиславский.
— Что ж. Я слово держу. Назвал меня «государем», так и ступай, но с письмами, — я усмехнулся, было видно, что назвал меня царем Лука Иванович машинально, без какого умысла, для связки слов.
Но ведь, как оно? Слово не воробей, вылетит, не поймаешь? А я слово Мстиславского Луки Ивановича поймал.
Мстиславский пошел, а я стал рассматривать свои руки. Вот никогда не видел, чтобы одна рука была явно короче другой, а тут на тебе.
«Ну нельзя было иное тело даровать мне! Эй силы,
