– Ходкевичи, Вишневецкий, Острожский.
– Что о нем говорят среди панства?
Выслушав ответ, являвшийся чем-то средним между докладом и исповедью, пожилой клирик глубоко задумался. Слишком уж много достоинств у наследника великого князя получается, и самые наихудшие из них – не по возрасту острый ум и способность делать весьма многозначительные намеки. Как жаль, что у короля Сигизмунда нет законного наследника престола! Тогда бы литовская шляхта и магнатерия не поглядывала в сторону схизматиков, прицениваясь к возможному претенденту на трон великих князей Литовских, Русских и Жмудских.
– Определенно, подобные умонастроения надо незамедлительно пресекать!
Или сделать так, чтобы они не играли какой-либо роли в будущем соединенном государстве, рекомом Речью Посполитой!.. Однако до этого было еще далеко, а следовательно, ему стоило сосредоточиться на более насущных заботах. В частности, тайной встрече с князем Бельским. Кстати, тот указал, что будет не один, поэтому…
– Вы понадобитесь мне этим вечером, сын мой.
Правильно поняв намек, маршалок господарский тут же допил вино и тихо удалился, оставляя иерарха церкви наедине с его невеселыми думами, а так же троицей братьев-бенедиктинцев, желающих исповедаться-доложиться на схожие темы. Царевич Дмитрий и его окружение; настроения среди шляхты и прочих прихожан; про то, как полоцкие хлопы снимаются с земель и уходят вслед за сманившими их русскими помещиками; еще кое-что… В общем, время до сумерек пролетело быстро, и когда доверенный слуга доложил о том, что к нему пожаловали два гостя, а вокруг обители замечены оружные люди, Станислав Гозий лишь вздохнул, укрепил дух короткой молитвой и двинулся на долгожданную встречу. По пути к нему присоединился отвратительно бодрый магнат, получивший весьма лаконичную инструкцию – слушать и запоминать.
– Князь?
В качестве ответного приветствия грузный вельможа слегка кивнул и нежно погладил оголовье сабли. Кстати, выдававшей его знатность и богатство любому, кто имел зоркие глаза, – одни только ножны, усыпанные драгоценными камнями, стоили как имение средних размеров!
– Я Станислав Гозий, епископ и личный секретарь его королевского величества Сигизмунда Августа. Он поручил мне устроить ваше… гм, наше дело.
Спутника своего кардинал представлять не стал, впрочем, и князь не торопился это делать. Вместо этого перебежчик стянул с себя плащ с глубоким капюшоном, лучше всякой повязки укрывающим лицо.
– Поди вон.
Молодой (потому что безбородый) слуга тут же вышел, а троюродный племянник государя Московии бросил плащ на лавку и уселся поверх плотной ткани.
– А ваш за моим присмотрит.
Теперь уже Сапега был вынужден покинуть комнатку, присоединившись к молчаливому плащеносцу.
– Итак. Его величеству передали ваше послание, и он склонен согласиться со всеми вашими условиями, но хотел бы знать, на что может рассчитывать взамен… В чем дело?!
Вернувшийся магнат двигался какими-то странными рывками, к тому же ведомый за руку спутником странно напружинившегося князя.
– Что?..
Почему-то голос кардиналу напрочь отказал. Попытавшись встать, он с растущим недоумением обнаружил, что и собственное тело ему полностью неподвластно. Да что за?.. Тем временем несостоявшийся перебежчик вернул на плечи плащ, как-то хищно и вместе с тем грустно улыбнулся и вышел за дверь.
– Твое полное имя и титул?
– Николай… Павлович. Рода Сапеги, герба Лис.
Покрывшийся обильной испариной от тщетных усилий подать голос или разорвать невидимые тенета, Гозий поймал взгляд польского магната и внутренне содрогнулся. Мутные, будто бы сонные глаза и полное спокойствие на молодом лице сулили ему что-то поистине страшное. Они попали в руки чернокнижника? Проклятый Бельский!!!
– Богат ли твой род?
– Да.
– Это хорошо. Ты немедленно вернешься к себе и сделаешь следущее…
Повернув укрытое капюшоном лицо в сторону клирика, колдун насмешливо хмыкнул – после чего у Станислава отказал еще и слух. Впрочем, он довольно скоро вернулся:
– …тому, кто покажет тебе этот знак.
На затянутой в перчатку (черную!) руке незнакомца, якшающегося с темными силами, сверкнуло небольшое кольцо с затейливым рисунком на ободке.
– Пока же храни наш покой.
Пару раз моргнув, магнат вернулся к нормальному виду, после чего твердым шагом покинул комнатку. Упал с головы капюшон, стек на пол темный плащ, являя свету тяжелую гриву серебряных волос и мягкую полуулыбку на красивом лице, знакомом кардиналу-епископу лишь по чужим словам и описаниям.
– Посмотри мне в глаза, Станислав Гозий…
В первый мартовский день московское подворье князей Старицких, обычно оживленное и полное служилыми людьми, словно вымерло – не было на нем ни помещиков, ни вечно суетливой дворни, а одни лишь плакальщицы в траурных одеяниях.
– Да на кого же ты нас поки-инул!..
Причиной тому были сороковины[59], справляемые по князю Владимиру Андреевичу. Умер он внезапно, во время охоты – только-только приладился с рогатинкой на матерого медведя-шатуна, как вдруг страшно побледнел, схватился за сердце и упал навзничь, за малым не попав на клык и коготь дикого зверя. Ближники, конечно, разом навалились, не дали медведю добраться до тела, вот только довезти своего господина живым до ближайшего священника им было уже не суждено… Так и отошел, без исповеди. Хорошо хоть, что пошедшие было по Москве слухи о том, что князь-де умер от страха, великий государь Иоанн Васильевич угрозой гнева своего и опалы смог пресечь. Не от страха! А от печали, тоски-кручины сердешной по угасшей в прошлом году инокине Евдокии, до пострижения бывшей матерью-княгиней Ефросиньей Старицкой[60].
– Да как же мы без тебя-а!..
Вообще, начало года семь тысяч семьдесят пятого от Сотворения мира[61] для правителя северной Руси ознаменовалось тяжкими потерями – умер от нутряного жара верный любимец князь Вяземский, не уберегли себя от скоротечной чахотки несколько думных бояр… А ежели из Кирилло-Белозерской обители по тревожным вестям не успел бы вернуться в Москву наследник трона, то царь лишился бы и князя Михайлы Воротынского, и еще одного своего родича, троюродного племянника Бельского. Ох как тогда свирепствовали каты Разбойного приказа! Как пытали схваченных по подозрению в потраве государевых людей, крутили да тянули им все жилочки! И вроде бы не зря – раз уж князья Шуйские едва не познакомились с топором палача, лишь в самый последний миг вымолив себе пострижение в монахи. Нет, официально их приговорили за растрату казенного серебра и наглое воровство при строительстве засечных черт, но кто же отправляет на плаху за подобные мелочи столь родовитых вельмож? Никто. Да и Дума боярская не дала бы свое согласие на казнь без веских оснований. И уж тем более никто не отписывает за обычное лихоимство родовые вотчины в казну, а часть драгоценной утвари и меховой рухляди передает семействам покойных думных бояр. Слава богу, что великий государь Иоанн Васильевич был милосерден и отходчив и указал не трогать сыновей опальных Шуйских – они-де за отцов не в ответе. Больше того, он даже пожаловал их новыми вотчинами. За Камнем Уральским.
– Детушек сиротинушками оста-авил!..
А еще царь учинил новый Сыскной приказ и поставил во главе его думного дворянина Григория Скуратова-Бельского. Чего уж тот приказ должен сыскивать, пока никому толком было и неведомо, но судя по вопросам дознавателей и тихим шепоткам людишек московских – государственную крамолу и прямую измену. Для того и приказного боярина поставили не по родовитости, а лишь из верности исходя…
– Хватит.
Троица женщин в траурных нарядах, вроде как искренне горевавшая об невосполнимой утере кормильца-поильца, послушно замолчала при появлении нового хозяина подворья. Приняв же из его рук уговоренную плату за свои слезливые труды, дружно перекрестилась и поклонилась:
– Милостивец ты наш, да не оставит тебя своей благодатью…
– Довольно! Ступайте себе с богом.
Слегка осунувшийся и как-то резко повзрослевший, пятнадцатилетний князь Василий Владимирович Старицкий вернулся в терем, ставший непривычно пустым без всех тех приживалок и нахлебников, коих щедрой рукой и ласковым словом привечал его отец.
– Разбежались, крысы!..
– Вася?..
Оглянувшись на сестру Еуфимию, юноша молча отмахнулся: на поминальной трапезе он уже был, а соболезнования родовитых князей-бояр принял еще раньше. Довольно с него слушать вздохи и причитания мачехи Евдокии Романовны, и без того на душе тоскливо! Хотелось уткнуться в отцовское плечо, услышать его голос и, может быть, даже чуть-чуть поплакать, как в детские времена. Увы, теперь он старший в роду! Теперь именно он решает всё – за себя, четырех сестер, младшего брата и батюшкину вдову. И отвечает за себя и их жизни тоже сам.
