Артур и Крис, тем временем, выполняли приказ, неся вахту около обесточенного лифта и тревожно прислушиваясь к звукам боя наверху. В это время по нам, судя по всему, уже применили напалм — Артур упоминал о струйках черного дыма, сочащихся между створками. А вот потом… Несколько упырей забрались на второй этаж, вскрыли дверь станции управления — это где находится лифтовая лебедка и прочие механизмы — и один из них спрыгнул в шахту.
Цель была понятна — разбиться он все равно не мог, а так, пролетев кирпичом пару десятков метров, упырь имел неплохой шанс пробить крышу кабины и приземлиться аккурат на минус первом этаже. Правда, и с этим замыслом тоже не сложилось — при блокировке лифта система безопасности автоматически выдвигала поперек шахты толстые стальные решетки. Именно на них и совершил жесткую посадку недо-вампир.
Но у упыря-десантника были гранаты. Первой, кумулятивной, он прожег крышу лифта. А вторую, зажигательную, аккуратно вбросил в полученное отверстие. И заглянувшая в кабинку Кристина вспыхнула как факел…
На третий день (хотя с отсчетом я по-прежнему не согласна, по ощущением прошло не меньше недели) я открыла глаза и поняла, что могу двигаться, не испытывая сводящей с ума боли. И немедленно воспользовалась этим приятным обстоятельством.
Вытащить иглу от капельницы из вены было делом двух секунд. Найти плоские больничные тапочки под кроватью — примерно настолько же сложно. Первым пунктом назначения оказалась все еще лежащая лицом к стене Владка.
— Влад, а Влад? — заговорщицким шепотом позвала я. Девушка не пошевелилась, хотя наверняка не спала. Да и вообще, когда все твои возможные занятия в койке исчерпываются сном или тягостными размышлениями, спать как-то быстро надоедает. Проверено Викторией.
— Ну Влада? — продолжила я, одновременно соскальзывая с кровати и перенося вес на ноги. Сморщенная, сгоревшая кожа на плечах немедленно напомнила о себе. Ох ты, черт…
Если мне, после интенсивной терапии и литров крови, через несколько суток после ранения, так больно, то как же было Кристине? Было — и есть? Вообще, самым большим чудом, случившемся после атаки упырей на «Хеллсинг», следует считать, наверное, именно это. Что Кристинка выжила. Девяносто процентов ожогов, обугливание кожных покровов и мягких тканей — обычный человек превратился бы в мертвую, дымящуюся головешку раньше, чем успел бы понять, что случилось. Но вирус не сдавался. Вирус отчаянно боролся за жизнь — свою и носителя, наращивая новые мышцы, кожу, медленно восстанавливая кости и внутренние органы. Давать прогнозы медики еще не решались, но пока что вирус жадно поглощал исправно вводимую кровь и жил. А значит, жила и Кристина.
А пока через меня протекали эти невеселые, в общем-то, мысли, я успела доковылять до соседней койки. Влада лежала, не шевелясь, но было понятно, что она не спит.
— Ох! — сообщила я ей, плюхнувшись на ее кровать без разрешения. Хотелось сказать что-нибудь более… информативное, но боль забрала у меня из головы знание о том, как складывать в слова звуки. Влада так и не пошевелилась. — Ты меня вообще слышишь? Алло, Земля вызывает Владу, это я, Виктория, ты меня еще помнишь?
Была долгая-долгая пауза, а потом девушка все-таки решила ответить:
— Помню.
Ну, уже хлеб.
— Ты чего молчишь?
— Хочется.
— А почему не отвечаешь?
— Не хочется.
Черт, ну взрослый же человек… то есть, вампир, конечно. А ведет себя как тринадцатилетний подросток.
— Ну послушай, — я легонько провела рукой по одеялу, в которое, бог его знает по какой причине, закуталась Влада. — Все ведь не так уж плохо. Мы живы. Мы поправляемся. Нас не смогли уничтожить, хотя очень пытались. А все потому, что мы — ты и я — очень классные. Непобедимые просто. И теперь наша задача — вылежать тут до полного выздоровления, еще пару дней, и вернуться к работе. А выздоровление пойдет быстрее, если мы будем говорить друг с другом, если мы…
— Они не принесли сюда зеркал, — неожиданно прервала меня Влада. Я вздохнула. Это, конечно, да. Это важно.
— Я… попрошу, — пообещала я. — В следующий раз, когда появится…
— Думаешь, нужно? — в голосе Влады появилась ирония. А потом она повернулась и впервые за прошедшие дни посмотрела на меня.
Я не вздрогнула, не заорала дурным голосом, и вообще, кажется, не изменилась в лице. Хотя, конечно, было от чего.
Правой стороны лица у Влады, можно сказать, не было, сплошная спекшаяся розовая масса, мышцы, не прикрытые кожей, резво ходили туда-сюда, а пустой провал глазницы поблескивал свежей влагой. Не Фредди Крюгер, и не Двуликий, конечно, но довольно близко к тому. А ведь и верно: вирус — это не пластический хирург, его задача — быстро восстановить жизнедеятельность организма и довести ее до боевых значений. А будет получившийся результат красивым или нет — его очень мало заботит. Стремление быть красивым — это наше, человеческое. Микроорганизмы такими категориями не оперируют.
— Симпатяга? — поинтересовалась Влада. Я промолчала.
— Вот так и живем, — вздохнула она. — Лежим, молчим, думаем. А говорить — о чем говорить-то? Настроение такое… неразговорчивое.
— Влад, ну, что поделать, — неловко сказала я. Почему-то я чувствовала себя виноватой, что отделалась легче, чем она. — Никто в случившемся не виноват, на то и война — бывает всякое. Одни погибают, другие сгорают, третьи… получают ранения.
Говорить «уродуются» не хотелось.
— Никто не виноват, — желчно процедила девушка, снова отвернувшись. — Просто судьба так сложилась, ага… У каждого косяка, как у нас говорят, всегда есть фамилия, имя и отчество. Кто-то же все это проморгал, проглядел, кто-то облажался… из-за кого-то в этом здании со мной случилась… случилось… вот это.
Такой ход ее мыслей мне совсем не понравился.
— Посмотри на это с другой стороны, — предложила я. — Вон, Кристина — та вообще…
— Да лучше бы уже как Кристина! — в сердцах отрубила Влада и шумно выдохнула. — Лучше бы тупым бессловесным чурбаком, чем…
Она замолчала. Надолго.
* * *
Интересно все же устроена человеческая психика. И нечеловеческая, вампирская, скажем — тоже интересно. Никому не хочется признаваться, что накосячил сам, чисто своими силами. Нельзя, это как самому себе зуб выбить. А у психики тоже есть свой инстинкт самосохранения, она зубы выбивать не дает. Поэтому выход очевиден — назначить ответственным за свои ошибки кого-нибудь другого. Кого угодно. Хоть начальство, хоть противника, хоть господа бога. Главное, чтобы вместо неприятного «я сам — причина своих неудач» или нейтрального «так сложилось, это судьба» красовалось гордое «это не я, это все они!»
Ну, а на крайний случай можно посчитать виновными даже товарищей по оружию — за то, что не уберегли, не предупредили, не обеспечили безопасность. Именно этот путь, похоже, и избрала для себя Влада. Во всяком случае, с Артуром, в те редкие минуты, когда тот все же забегал к нам, она не общалась совсем, отвернувшись к стене и воткнув в уши горошины наушников. Да и со мной, то ли решив, что и без того хватила лишку с откровениями, то ли просто потеряв интерес к беседам, тоже разговаривать перестала.
Я не настаивала. Один раз, правда, попыталась связаться с Алукардом, посоветоваться, или помощи попросить, как получится, но он был чем-то занят, слушал рассеянно и ответил невнятно, в духе «разбирайтесь сами, а мне некогда влезать в душу каждой расстроенной институтки». Что-то разумное в его словах, конечно, было — мне вот тоже, например, нынешний цвет моих волос не нравится, и что теперь, истерики устраивать?
Но с Владой и впрямь творилось неладное. Она совсем не ела, зато жадно пила приносимую кровь, а остальное время неподвижно лежала, уставившись единственным глазом в стену. Но это было еще полбеды. Вокруг нее начинало происходить что-то странное. Медсестры, приближаясь к ее кровати, роняли подносы и бледнели. Цветы на столе, регулярно и аккуратно заменяемые, вяли через считанные часы. Кардиографы выдавали дикие значения, искрили и отключались. Но и это было не самым пугающим.
Однажды ночью я проснулась от давящего, липкого сна, где я металась по бесконечным коридорам, кишащими какими-то фиолетовыми насекомыми и ожившими строчками стихов Вергилия, и поняла, что Влада тоже не спала. Она лежала на спине, уставившись в потолок… и ее незрячая глазница мерцала блеклым зеленым светом. Все тело невыносимо ныло, в голове была тяжесть, словно сквозь нее проскакал табун лошадей, а живот тянул, вырывался и, казалось, готов был выпрыгнуть прямо сквозь рот, сквозь сжатые до боли зубы. Мне было дико страшно.
Моя напарница подруга на глазах превращалась во что-то чужое и, возможно, опасное. Тревога и предчувствие беды разъедали душу как кислота, и как это предотвратить, остановить, да хоть как-то среагировать — я не знала.
