В нарядное поместье Шереметьевых мы въехали через великолепную арку, убранную оранжерейными растениями, между которыми были размещены символические картины с приветственными надписями. Наверху галереи играла музыка. При приближении поезда к подъемному мосту стоявший на Большом пруду двадцатипушечный корабль и другие меньшие суда салютовали, а с берегов также гремели пушечные выстрелы.
К большому дому Шереметьевых вела галерея «живых» картин: здесь стояли попарно жители и слуги Кускова с корзинами цветов, девушки в белых платьях и венках рассыпали букеты по пути. У входа в дом, или, скорее, дворец, встретил нас хозяин — граф Пётр Шереметьев, любезно подавший императрице руку. Мы вышли из кареты, и хозяин провел нас осматривать регулярный Большой сад. Аллеи оказались тут засажены стриженным тисом, с кронами, сформированными в виде античных статуй, сидячих и лежащих собак, куриц, гусей, русалок, обезьян, и всё это с изумительным искусством. Затем шёл сад английский, более естественного вида, по сути своей — просто лес с толстыми старыми деревьями и полностью убранным подлеском. Затем был лабиринт, где при вечернем солнце хозяин показывал свои прихотливые сооружения и редкости, — а Солнце уже закатилось, когда отправились мы в его крепостной театр, где давали оперу «Самнитские браки» и, в заключение, балет. Екатерине очень понравился спектакль; она допустила всех артистов к руке и раздала им подарки.
На обратном пути из театра весь сад уже горел огнями; на пруду плавали лодки и гондолы с песенниками и хорами музыкантов; два обелиска по обеим сторонам пруда представляли два ярких маяка, вдали горели щиты с вензелевыми изображениями царицы и сыпались целые каскады разноцветных огней.
Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули другие — и пруд, и сад залились ярким светом.
Во время фейерверка разом было пущено несколько тысяч больших ракет, взрывавшихся в небе фейерверком; они были бы весьма похожи на наши ракеты, привычные по салютам 21-го века, если бы не мощные дымные следы, оставляемые ими.
— Вот это да! — воскликнул при мне Шарль-Жозеф Де Линь,*(бельгийский дворянин, подданный австрийского императора, называвший, однако, себя космополитом-прим.) — и как только частный человек мог тратить несколько тысяч пудов пороху для минутного своего удовольствия? Вообще, за это путешествие я видел больше сожженного пороха, чем иные нации тратят в большую войну!
— Всякие чудеса возможны, когда ты окружён рабами, — заметил другой господин, с длинным прямым носом, пронзительными глазами и холодными, властными манерами. — Любой каприз может решиться мановением руки. Взмах — и в степи встают роскошные дворцы. Взмах — и, словно по волшебству, из болот вырастают города. Ещё один взмах, и подданные веселятся и пляшут, делая вид, что счастливы.
— А вы думаете, что завоевания наши на юге непрочны? — спросил я его.
Тот уставился на меня ледяным взглядом.
— Мы представлены друг другу?
— Позвольте мне иметь эту честь! — нашёлся Де Линь. — Великий князь Александр Павлович, внук императрицы Екатерины. Иосиф фон Фалькенштейн, граф Священной Римской империи!
Я скупо поклонился.
— Искренне рад знакомству, граф. Так вы считаете, что…
— Да, я считаю. Более того, уверен, что ваше положение непрочно везде. Везде, где народ порабощён, считайте, закопаны целые пороховые склады, и взрыв их возможен в любой момент. Вы, сударь, должно быть, слишком молоды, чтобы знать это наверняка, а вот люди постарше могли бы многое вам на сей счёт рассказать!
— Да, говорят, римские рабы раскрыли ворота Вечного города перед полчищами Алариха, — поддакнул Де Линь.
— Я имел в виду не настолько древнюю историю, принц, — с холодной иронией отозвался граф, — но, всё же, спасибо за подходящий пример!
— Однако, раз уж случилось так, что эти склады в стародавние времена были заполнены нашими предками, то надо с осторожностью и искусством разрядить их, если будет к тому возможность. Надеюсь, в будущем я смогу этим заняться!
— Всё, что вам понадобится для этого, принц, это человеколюбие и решимость, — ответил граф, и странная улыбка тронула его губы. — Поверьте, это так.
Целую ночь бесчисленные толпы народа гуляли на этом празднике. В галерее был ужин, во время которого пел хор. Стол графа Шереметева на 100 персон оказался сервирован золотою посудою. Особенно удивительно было огромное золотое блюдо, поставленное перед императрицей; оно представляло из себя рог изобилия на возвышении, выполненный из чистого золота, с вензелем Екатерины из крупных бриллиантов. Наконец, как бы невероятно это ни звучало, весь хрусталь на столе на 100 приборов был изукрашен и осыпан дорогими каменьями всех цветов и самой высокой цены. То, что лежало на блюдах, тоже поражало воображение — тут были и яблоки, и вишня (в июне-то месяце), и земляника, и виноград, и множество иных фруктов, в числе которых были апельсины и ананасы! Нет, в моём времени, с рефрижераторами и контейнерными перевозками, это не произвело бы впечатления, но здесь, в 18 веке, да еще и не в портовом Петербурге, а в континентальной Москве, это изобилие казалось невероятным.
— Откуда всё это? — поразился я.
— Главным образом, оранжерейное, Ваше высочество — отвечал любезно Пётр Петрович, — а вот эти дыни астраханские, только доставлены — попробуйте, чистый мёд!
Так я узнал, что московская аристократия имеет круглый год самые экзотические фрукты из своих собственных оранжерей и теплиц. Сколько это всё стоит — можно только догадываться…
Затем мы возвращались с праздника по дороге, освещенной вплоть до Москвы плошками, фонарями, смоляными бочками. На востоке уже занималась заря: когда подъезжали мы к Москве, в столице били уже утреннюю зо́рю.
Екатерина тоже было хотела дать в Кремле балы и торжества, пышность которых соответствовала бы ее величию. Но всё это было отложено, когда она узнала, что в нескольких областях империи губернаторы не исполнили ее распоряжений и не наполнили, согласно ее повелению, хлебные запасные магазины, и что народ страдает от непредвиденного, сильного неурожая. Я стал свидетелем разговора императрицы с графом Безбородко.
— Государыня, — приступил к ней сановник, как положено, со склонённою головою, — смею покорнейше просить, несмотря на обстоятельства, всё же устроить в Кремле ответный праздник. Верное Московское Ваше дворянство сего заслуживает!
— Ах, Александра Андреевич! Я бы рада! Да, согласитесь, неприлично было бы явиться мне среди увеселений и празднеств, в то время, как подданные мои страдают от бедствия! Ведь я и должна была его предотвратить!
— Возможно, Ваше Императорское величество сочтёт возможным, устроив все же празднества, но сделать при этом публично строгий выговор тем наместникам, которые того заслуживают!
— Нет, — отвечала Екатерина, — это было бы для них слишком унизительно: я дождусь, когда мы будем с ними наедине; потому что я люблю хвалить и награждать во всеуслышание, а журить потихоньку!
Так что, от празднеств в Кремле Господь нас отвёл. Впрочем, скорее всего, Екатерина просто уже устала от всех этих торжеств; к тому же, дворец в Кремле был в плохом состоянии и настоятельно требовал обновления. Наконец, осмотрев недавно возведённое Казаковым здание Сената, мы переехали в Петровский замок.
Императрица, отдохнув несколько дней в Петровском, отправилась в Санкт-Петербург; из окон её кареты мы снова видели хорошенький городок Тверь, Вышний-Волочок, Валдай и Новгород-Великий, некогда знаменитый своими вольностями, прославленный победами и счастливый в своей независимости. Живописные летние пейзажи развлекали нас по пути; останавливались мы всегда в Путевых дворцах.
