кличет. Ну или «молчи-молчи», тоже сойдет. Они с армейцами в дне пути отсюда, так что уже на марше… ну или… или уже тут… — последние слова он произносит как-то по особенному и я оглядываюсь. Вижу что по центральной улице палаточного лагеря, по Долготе — идет полковник Мария Сергеевна, заложив руки за спину, а ее сопровождают два мутных типа в черном. Вот реально — все в черном, как Дарт Вейдер, даже с плащами. Или что это? Макинтош?
— Взяли Марию Сергеевну… — цедит сквозь зубы гусар: — шпаки штатские. Прижать бы кого из них в темном углу, да душонку вытряхнуть, ан нет, сука, указ Императора… так-растак их мамочку да пять раз вонючим хреном…
— Но за что можно взять полковника? Она же и организовала эвакуацию и всех спасла — недоумеваю я: — это наверное ошибка?
— Если Прорыв в твою смену состоялся — всяко ты виноват — хмыкает гусар: — им же все равно… а у Марии Сергеевны враги влиятельные в Генштабе, иначе чего она со своими способностями в глуши с нами прозябает… хотел бы я чтобы это все ошибкой было… но… браслеты на руках у нее видел? Такие за так просто на мага не наденут. Найдут до чего докопаться. Сколько людей погибло — спросят… не сколько спасла, а сколько погибло. И по полной… жалко. Мария Сергеевна — ничего так командир была. И даже с тобой, оболтусом дружила, жаль не помнишь ты…
— Так — говорю я: — ты говоришь что у меня с ней что-то было? Верно? Значит Мария Сергеевна — моя женщина?
— Ты себе-то не льсти. Где ты и где она. Это скорей — ты ее был. Время от времени. И чего она в тебе нашла, Уваров, ты же заморыш… на, вот, коньяку хлебни, поможет отвлечься.
— Ну нет — говорю я: — как это я буду тут коньяк пить когда там какие-то хмыри моего командира и мою женщину допрашивать будут? Пойду ка я — поговорю с ними… ласково.
— Ты имей в виду, Уваров, что за препятствование действиям а уж тем более — применение насилия к сибилям — на каторгу, а то и смертная казнь. — предупреждает меня гусар и прячет фляжку за пазуху: — но если что, так я только за! Вломим черным! Хрен с ней с жизнью, помрем молодыми! Эх… жаль не поцеловал я барышню Веронику.
— А ты — тут стой! — говорю я гусару: — мне только за тебя еще нести ответственность нести не хватает, набралось тут… жертв режима и собственных аналитических способностей. Ты и так гусар, у тебя мозгов как у курицы — выпить, пожрать, трахнуть и подраться. Стой здесь, никого не пускай.
— Чего сразу — как у курицы? — не обижается Леоне: — я — орел! — он кладет руку на рукоять сабли: — ты точно решил с «молчи-молчи» поссориться? Тебя потом ни Борислав Святозарович, ни Ледяная Княжна не спасут… это ж СИБ. Обычно я не препятствую тебе в твоих самоубийственных выходках, но сейчас умоляю — подумай хорошо.
— Приму решение на месте — киваю я: — обещаю не торопиться и не отрывать им головы сразу.
— Мой мальчик! — сияет гусар улыбкой: — а потом выходи и мы сразу на охоту за медведем пойдём! Крестьяне тут нашли берлогу неподалеку, говорят здоровая тварь, поборешься с ней… или любовью займешься, раз уж тебя на сильных женщин тянет…
— Узнаю, как тут вежливо в жопу посылают, Леоне фон Келлер — вас первым и пошлю — отвечаю я и шагаю к палатке, куда увели Марию Сергеевну. Ссориться с могучей организацией неразумно… но что вообще разумного я сделал с момент своего прибытия? И потом… не понравилось, как они вели Марию Сергеевну — с чувством собственного превосходства, в спину подталкивая и вокруг посматривая, все ли видят, что они тут власть, а мы так — перхоть подзаборная. Я сражался с этой женщиной бок о бок, и я знаю, что она — бесстрашная и совершенно не заботящаяся о себе и своем благополучии. Что она сделала все и даже немного больше для того, чтобы в палаточном лагере сейчас было как можно больше живых людей. И не ее вина что кто-то все же остался. Ее заслуга — что кто-то все же сумел спастись…
— Добрый день, господа! — откидываю я полог палатки: — не помешал?
— Добрый день, господа! Я не помешал? — откидываю я полог палатки и прохожу внутрь, сразу же считывая обстановку внутри. Обстановка так себе, Мария Сергеевна сидит на стуле, бледная и тяжело дышит, на лбу у нее — мелкие бисеринки пота. Я ее такой вот не видел ни разу. Кожа — едва ли не серая, даже с каким-то синеватым оттенком… руки заведены назад и в массивные такие кандалы, металлические и с зеленоватым оттенком — закованы. И фуражки на ней нет. Напротив полковника — стоит один из шпаков, весь в черном, хоть и снял свое черное пальто, но и под пальто у него все черное — рубашка, жилетка, сюртук. Только галстук — темно-красного цвета. Он — лыс как коленка. За спиной у Марии Сергеевны стоит второй — его руки лежат на плечах у полковника, и вся эта сцена не категорически не нравится.
Мелочей в жизни не бывает, умение просчитывать обстановку вбивают еще на первых курсах, седой ветеран в отставке, Ромул Станиславович всегда учил обращать внимание на неочевидные вещи. Первая такая вещь — это воротник рубашки, которая охватывает шею Марии Сергеевны. Воротник расстегнут, чтобы она не повредила себе, не задохнулась, воротник — пропитан потом, а ведь она только что вошла… на разговор с гусаром мне не больше пяти минут понадобилось, да дойти до палатки… за такое короткое время она так вспотела?
Если вас когда-нибудь пытали — вы знаете, какое это утомительное занятие. Да, в прямом смысле этого слова. Когда человеку делают очень больно — он сучит ногами, корчится в оковах и фиксаторах, пытается вырваться, напрягается изо всех сил… и так много раз. Пытки по кругу на то и рассчитаны, это не полевой допрос, где главное вселить ужас в сердце испытуемого, тут уничтожают выносливость. Ломают силу воли. Любой офицер разведки проходит курс противодействия такому воздействию… и потому я знаю признаки того, что человека пытали. Даже если на нем нет ни следа… потому что изощренные пытки не оставляют следов на теле, но это не значит, что они более гуманные, вовсе нет. Расфокусированный взгляд в пространство, расширенные зрачки, бледность, тремор… и пот.
— Пошел вон отсюда! — коротко бросает мне лысый тип: — вон! — и он машет рукой, словно комара отгоняет.
Секундный анализ. Я не гусар, чтобы в драку бросаться сразу, да и тот мне советовал с СИБ не
