На воле, кстати, выяснилось, что царевна Анна — женщина вполне симпатичная. От зловредной косметики избавилась Софья, от излишней скованности сама Анна — и оказалось, что у нее голубые глаза, толстенная русая коса и статная фигура, которую даже терем не попортил. Пост, как первая женская диета? В двадцать первом веке за ней бы мужики строем бегали… да и здесь бы, но ведь не отдадут. А взять в любовницы царевну…
Софья, мучая ночами свой мозг, вспомнила, что такое, вроде как было однажды. То ли Володя ей рассказывал, то ли сын, но что-то такое было. Какой-то Веников или Голиков — пес его вспомнит, а царевна — родственница Петра Первого.[12] Кажется, так. Вспомнить что-то еще она была решительно не в состоянии, хотя всю школьную алгебру, интегралы, дифференциалы и даже часть таблиц Брадиса выдала бы по первому требованию.
Не сохраняется в памяти то, что туда не вкладывали, увы…
Одним словом — компания в тереме подбиралась весьма разношерстная — и если бы не Марфа — держать всех в узде было бы сложновато. Но кормилица умудрялась построить любую заупрямившуюся даму, да так, что только перья летели. Софья тоже могла бы, но возраст, возраст…
А еще она обзавелась собственным шпионом.
Шпиона звали Симеон Полоцкий и работал он не для Софьи, нет.
Товарищ Самуил Емельянович, увы, ни разу не Маршак, а вовсе даже Петровский-Ситнианович, приехал в Москву как раз с тайной миссией — шпионить. По мнению Софьи.
А разве нет?
Мужчина, по рождению литвин, по обучению иезуит, по жизни — та еще лиса с хвостом, приезжает в Россию и начинает сильно обаять царя. Алексей Михайлович ведь неглуп, вот Симеон и втирается в доверие, читает ему для начала свои стихи, намекает, что это счастье — служить такому благородному государю (ну-ну…).
Даже не совсем так. Сначала-то товарищ жил в Полоцке, а потом, когда туда вошли наши войска, понял, что надо подлизываться к победителю — и встретил царя стихами, прославляющими его мудрость и доблесть. Было это еще до рождения самой Софьи. Ну и потом старался из виду не теряться… неясно, на что надеялся товарищ, может, на оставление его царем при своей особе, но пролет у него получился знатный.
Царь подумал, вспомнил, что дети — наше будущее и отослал товарища учить царевича латыни. А уж Софья рассмотрела попа подробнее.
С Алексеем у него контакт не получился сразу, когда Самуил предложил удалить с уроков Софью, мол, женщинам латынь ни к чему, им молитвы знать нужно…
Алексей тут же надулся — и разочаровал Самуила по полной программе, заявив, что ежели на уроках Софьи не будет, то и ему там делать нечего. И вообще — это в Европе принято женщин дурами растить, а у нас мужчины умные, им и пара нужна достойная.
Получив отпор, священник не стал настаивать на своем, а покорно согласился проводить уроки для двоих. И вот тут-то у Софьи трубой взвыло: «Опасность!!!».
Поп был слишком медовым. Как сахарный пряник с медовой начинкой, облитый белым шоколадом и посыпанный сверху сахаром. Слишком приторным.
Всем видом показывая, что он обожает детей и готов просиживать с ними, сколько понадобится, но проскальзывало в нем такое…
«А чему вы собираетесь учить детей?»
«Стоит ли царевичу встревать в грубые забавы всякого быдла?»
«Царь стоит выше других и ни одно его решение не может быть неправильным…»
Когда Софья собрала воедино все, что ее тревожило, и проанализировала, картина получилась печальная. Товарищ мягко отсекал царевича от остальных, пресекал все его попытки побольше узнать о народе, которым Алексей собирался править, убеждал мальчишку в его гениальности и идеальности, ну и информацию качал до кучки.
А куча вырастала большая и вонючая…
При ином раскладе, не окажись рядом Софьи, остался бы этот тип при дворе — и влез бы к царю… да хоть в селезенку. Такие без мыла и через то самое место куда хошь влезут! Но даже если ему обломали все планы, товарищ не растерялся. Дети — наше будущее? Вот и столбим местечко при будущем наследнике.
Если оставить его без присмотра, то через пять-шесть лет он станет любимым наставником царевича, а Алешка будет полным гов… человеком нехорошим. Типичным мальчиком-мажором.
Такие вот расклады.
И как это обозвать, если не агент влияния?
Более того, «умник» уверял, что важнее церковной реформы нет ничего и все, кто ей противятся есть враги коварные и подлые. А это, к гадалке не ходи, могло привести к гражданской войне.
Что делать с поганцем, Софья представляла. Но вот как…
А потом вспомнила про свою заметочку.
Протоп, говорите? Аввакум?
Оставалось только потереть руки и уговорить царевну Анну. Почему бы и не съездить в Москву одним днем? Царевич с батюшкой и матушкой повидается, Софья, разумеется, тоже. А заодно и еще кое с кем…
* * *
День у Феодосии Морозовой не заладился. С утра-то все было хорошо. Молитва, она душу умиротворяет. А вот потом…
Муж прихварывал и ругался на всех, почем свет стоит.
Девки, как очумели. Подали в пост — рыбное, как будто неизвестно им, что дала она обет — не есть рыбу в посты, а вкушать только каши и пироги постные. Оправдывались потом, что мол, для боярина готовили ла попутали, но — поздно было. Уже укусила пирог, хоть и выплюнула, да тело глупое все равно осквернилось…
Сыночек любимый, Иванушка, тако же прибаливал. Да и братец мужа, Борис, чувствовал себя плохо, а Анна Морозова… эх, не благочестива она, не готова душой.
Тремя перстами креститься готова, кукишем, не иначе. А ведь известно всем, кто в кукише сидит!
Поэтому, когда в ворота застучали, громко и весело, озлилась Феодосия еще больше. Но узнав, кто пожаловал, только глаза распахнула и закричала на дворню, чтобы пошевеливались живее!
Царевич Алексей Алексеевич пожаловал, да с ним царевны Анна и Софья! Как не принять гостей дорогих…
А в глубине души еще мыслишка крутится. Алексей Алекссевич мальчик еще. А у нее — Иванушка, сынок любимый. Чем не товарищ для государя? А еще ежели рядом они были бы, глядишь, и вернулся бы Алексей Алексеевич в свое время к древнему чину…
Теперь принять бы их со всем чином и смирением…
Только напрасно тревожилась Феодосия. Гости дорогие приехали потихоньку — и с порога попросили шума не поднимать! Царевна Анна — веселая, красивая, без похабной краски румяная, раскрасневшаяся с дороги, лично отослала всех слуг да дворовых, помогла раздеться племяннику, а Софья подошла к боярыне.
— Тетенька, помоги?
Говорила малышка пока еще не совсем чисто, но взгляд из-под пухового платка был не по-детски серьезным и умным. Феодосию даже дрожь пробрала, но тут моргнула девочка — и нет ничего. Стоит ребенок лет четырех, улыбается, помощи доверчиво ждет… поблазнилось, не иначе.
Феодосия гостей за стол пригласила, за мужа извинилась, мол, болен Глебушка, не по силам ему вниз сойти, да и дохтур не велит больного тревожить… царевна Анна только головой покачала — не тревожь, не надо, мы сами поднимемся, как переговорим.
— Да мы и не к боярину, мы к тебе, Феодосьюшка.
Мысли выпугнутыми птицами заметались. Узнали что? Или…
— Не пугайся так, хорошее дело мы хотим сделать. Ты ведь протопопу Аввакуму дочь духовная?
— Воистину, — Феодосия отрицать и не стала. Что правду таить? Да и не боится она за себя отвечать, за веру свою старинную, от предков…
— Сейчас протопоп в ссылке, в Сибири. Хотим мы царю в ноги упасть, чтобы вернул его. И просьба у нас есть к протопопу, чтобы приехал царевича наставлять… а еще, коли дочь ты духовная ему, то можно бы и Ванятку отпускать к нам в Дьяково, приглядели бы за мальчиком, да и ты бы к нему наезжала почаще…
У Феодосии в душе райские птицы запели. О чем и мечтать не чаяла — все сбывалось, как во сне диковинном. Ни жива, ни мертва встала, хотела царевне в ноги броситься — Алексей Алексеевич вовремя за руку удержал.
— Не смей, боярыня! Человеку только пред богом надлежит ниц падать, но не перед другим человеком. Ибо все мы пред ним равны, а друг пред другом выхваляться — гордыня это, грех…
Софья только улыбнулась про себя. А ведь ее работа, ее… Она подсказала царевне Анне, она научила Алексея — и ведь интересно получается, когда не ты сама, с шашкой и на лихом коне, как она ранее всю жизнь. Надо бы и искусство интриги осваивать.
А и неплохо получается, вон, боярыня прослезилась, к образам бросилась, молитву забормотала. Гости подумали — и присоединились. И крестились — как и сама хозяйка, двумя перстами. От такого у Феодосии еще больше слезы хлынули — и пришлось царевне Анне утешать хозяйку. Хоть и начинался день плохо, да продолжился более чем хорошо. Гости не погнушались и угощением, специально оговорили, что в пост им скоромного не подавать, и к боярину поднялись, утешили Глебушку. Царевич его пригласил приезжать в Дьяково, как будет возможность, а пока заботиться о себе и дохтура слушать. Боярин даже прослезился, какой царевич разумный, и говорит по-взрослому. Вот Ванечка, сын любимый, хоть и старше, а все ж дитя во многом…
