Неоднократно говорил, что на улице он выглядит слишком ярко и аристократично, как инопланетянин среди пещерных людей. И, естественно, притягивает к себе внимание и вызывает нездоровое оживление у окружающих.
Старики, пережившие войну, всю жизнь одевавшиеся тускло и серо, «как все», при виде Ашота стреляли неодобрительными взглядами.
«Буржуй проклятый», — читалось в их глазах. — «Ишь, напялил на себя дорогих шмоток, разоделся как попугай. Нет на тебя товарища Сталина».
Молодежь, понимая, что со своими джинсами, надутыми «штанами-бананами», кооперативными рубашками и футболками, выглядит на фоне Ашота убого, завидовала. Уголовники-профи, наоборот, испытывали желание «пощипать жирного фраера», а гопники просто мечтали набить моднику морду и забрать толстый кошелек.
Мои деликатные предупреждения друг игнорировал, по-прежнему предпочитая элегантные и дорогие вещи. Проблем он не боялся. По Москве Ашот передвигался исключительно на личном транспорте: выкупленных в УПДК у дипломатов сто двадцать четвертом мерседесе или «БМВ» с акульей мордой. Иногда его сопровождал здоровенный охранник — боксер-супертяж, мастер спорта, Саша.
Сергей, Володя и Денис выглядели попроще — все трое в джинсовых костюмах.
Вова в классическом темно-синем «Вранглере», Сергей, как и полагается, таинственному и страшному начальнику СБ — в мрачном черном «Ли», Денис — в классической «варенке». Одеты хорошо, но в общем людском потоке «Шереметьева» сильно не выделяются.
— Миша, дорогой, здравствуй, да, — сияющий от счастья коммерческий директор буквально набросился на меня и стиснул в объятьях со всем пылом горячего южного темперамента. Я даже сумку и чемодан не сумел удержать. Они с глухим стуком упали на пол, прямо под ноги.
— Здравствуй, Ашот, я тоже рад тебя видеть, — улыбнулся я. — Отпусти, задушишь же в объятьях. Как ревнивец Отелло бедную Дездемону.
Пришедшие с ним парни тоже сверкали довольными улыбками и обнимались с Саней. Олегу аккуратно потискали плечо и пожали руку, чтобы не потревожить рану. Об Анне тоже не забыли. Серега и Денис с хитрыми огоньками в глазах с двух сторон чмокнули покрасневшую секретаршу в щечки, а Володя галантно поцеловал руку и вручил заранее приготовленный букет роз.
— Зачем так говоришь? — приятель наконец-то отпустил меня и отстранился. — Я просто рад тебя видеть, да.
— Я тоже. Только Олежку так не обнимай. У него пулевое ранение свежее, — предупредил я.
— Знаю, да, — Ашот сразу посерьезнел. — Анна сказала. Хорошо, что вы все живы и относительно здоровы. С остальным мы справимся, да.
— Привет, Михаил, — подошедший начальник службы безопасности протянул крепкую ладонь. Я с удовольствием её пожал и обнял товарища. Сам он инициативу проявлять не спешил, подчеркнуто соблюдая субординацию. Затем также поздоровался с Вовой и Денисом.
— Мы на всякий случай «Скорую» сюда пригнали с врачом и медсестрой, — деловито заявил Серега, когда взаимные приветствия закончились. — Недалеко от «Шереметьево» стоит, ждёт, на всякий случай. Можем сразу отвезти Олежку в клинику.
— Не надо мне ни в какую клинику, — недовольно пробурчал Квятковский. — Царапину получил. Уже почти зажила. А вы, небось, и бабки потратили.
— Да разве это бабки, — ухмыльнулся Володя. — Четвертак главврачу, десятку экипажу, и всё, вопрос решен. «Скорая» на всех парах мчится оказывать помощь раненному на коммерческих фронтах кооператору.
— Значит так, медиков отпускаем, нас нужно развезти по домам. Сколько у нас машин? — уточнил я.
— Я на «мерсе», как обычно, — доложил коммерческий директор. — Могу тебя домой забросить. Парни на «девятке». С нами ещё офисный «Ниса» приехал, тот, что мы у поляков выкупили, там человек десять может разместиться.
— Замечательно, — улыбнулся я. — Тогда забрасывай. Ребята пусть остальных подкинут. Сегодня отдыхаем, а завтра в десять у меня совещание. Там все текущие и будущие дела обсудим. Чтобы все были как штык, в том же составе, как обычно. Ивану скажешь, в восемь утра быть у подъезда.
— Михаил Дмитриевич, это мои обязанности, а не Ашота Ервандовича, — вмешалась Анна. — Я Ване сама сообщу, наберу из дома. Если его не будет, жена передаст.
— Ладно, — кивнул я. — Тогда поехали. Хочу домой. Соскучился страшно…
Как только мы уселись в машину, Ашот посерьезнел и повернулся ко мне.
— Дед тебя видеть хочет. Просит заехать к нему. Серьезное дело есть, да.
— Прямо сейчас? — поинтересовался я.
— Что ты, нет, конечно, — Ашот даже замахал руками от возмущения. — Это не так срочно. В течение недели к нему заглянуть, нормально будет.
— Ладно, разгребем дела на работе, заглянем, — пообещал я.
— Только ты об этом предварительно скажи, да, — оживился товарищ. — Дед хочет стол накрыть, встретить тебя как гостя дорогого. После землетрясения, к нему до сих пор люди приезжают выразить благодарность. У него уже две комнаты и сарай подарками забиты, там и твои есть. Надо забрать. Везут со всей Армении, но больше всего из Спитака, Ленинакана, Кировакана и Еревана.
— Подожди, Левон Суренович месяца три назад их передавал, — удивился я. — Помнишь, мы даже пробовали отказаться не вышло. Пришлось забирать, чтобы твоего деда не обидеть. На грузовике вывозили. Какие ещё две комнаты и сарай? Откуда?
— Так новые передают, да, — вздохнул Ашот. — Даже те, кто не могут приехать, через родственников в Москве. Деда подарками для тебя и всех нас просто завалили. И я людей понимаю, да. Только представь, десятки тысяч спасенных жизней детей, родителей, жен, братьев и сестер. Это бесценно, да. Вот и благодарят, как могут, от души. Каждый день, новые подарки приходят. Посылки по почте присылают, люди привозят. Всё едут и едут.
— Понятно, — вздохнул я. Придется наверно склад арендовать, или дом частный купить и те подарки, что ребята не заберут, складировать. Та ещё проблемка.
Ашот повернул ключ, машина ожила, загудела и тронулась с места. А я откинулся на сиденье и прикрыл глаза, переносясь мыслями в прошедшие события. Пришлось тогда попотеть, чтобы спасти людей в Армении. Пару раз по тонкой грани прошел. Тяжело было, но справились. Ещё один жирный плюсик в карму заработал. Даже если больше ничего не успею сделать, уже не зря получил шанс на вторую жизнь…
Всё началось в конце лета восемьдесят седьмого, на веранде дома Левона Суреновича, когда мы сидели и неторопливо потягивали из хрустальных бокалов сладкое домашнее вино…
— Значит, ты, Миша, утверждаешь, что тебе приснился вещий сон, что седьмого декабря тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года в десять часов сорок одну минуту в республике произойдет землетрясение? Будут разрушены Спитак, Ленинакан и Кировокан, множество населенных пунктов поменьше, погибнут десятки тысяч, сотни станут инвалидами и около полумиллиона лишится жилья? — уточнил патриарх. Лицо деда было непроницаемым. Только прищуренные глаза внимательно наблюдали за мною, фиксируя малейшую реакцию.
— Да, — кивнул я. — Утверждаю. Более того, полностью уверен: все так и произойдет. Если мы ничего не сделаем, все произошедшее будет на нашей совести.
— Хочешь, чтобы я что-то начал делать, чтобы избежать трагедии из твоего сна? — хладнокровно продолжал задавать вопросы Барсамян, продолжая изучать мое лицо.
— Да, Левон Суренович, хочу, — кивнул я. — Понимаю, мои аргументы вызывают, у вас сомнение.
— Вызывают, — подтвердил дед, неторопливо поставил бокал на столик и продолжил: — Ты хоть бы подумал, как бредово это звучит со стороны. Тебе приснилось, что в Армении землетрясение, дома падают, люди погибают, республика лежит в развалинах. Бежишь ко мне с воплями: «Караул, давайте что-то делать». Потому что тебя напугал кошмарный сон. И как думаешь, что я должен в таком случае ответить?
— Послать меня на три веселых русских буквы, — криво ухмыльнулся я. — Но у меня есть несколько весомых аргументов. Помните, я вам рассказывал о будущих изменениях в стране? Вам ничего не показалось подозрительным? Например то, что бывший комитетчик лежит в одной больнице с татуированным уркой, и делится с ним откровениями на такие темы?
