Замк
ов не было. Дом был настроен впускать только своих – или тех, кого хозяин пригласил. Двери распахнулись передо мной и с лёгким «пф-ф» закрылись за моей спиной. И вот тут я вспомнил все непечатные слова, которые знал – и старые, и новые.
Нет, дом, конечно, большой. Но я отчего-то уверен, что во всех остальных его закоулках будет то же самое. Отсюда вынесли всё, что можно было продать.
Идти по гулким пыльным комнатам было невыносимо горько. А ведь видно – когда-то это был красивый, ухоженный дом. Стены вон узорчатыми шелками закрыты. Остальную красоту оторвали – по чуть более тёмным, невыгоревшим следам на ткани можно было угадать места, где крепились розетки и угловые завитушки, не знаю уж, как они называются, но надеюсь, что выполнены красивости были хотя бы из позолоченной бронзы. А вот и другие следы пошли – целая вереница крупных прямоугольников. Родовые парсуны, поди, вешали. Или нет, как они тут... Портреты! Не ровён час, здесь и моя прежняя личина должна была обретаться. Эх...
Я представил молодого парня, у которого не осталось никого, на кого он мог бы опереться. Без магии – а, значит, даже без надежды наняться к кому-нибудь в дружину. М-м-м... В телохранители? Да, так. Или, скажем, получить место в армии. Кому он там нужен, такой инвалид? Был, да...
И вот мальчишка приводит в дом чужих людей, купчин каких-нибудь, которые бродят меж господскими вещами и через губу назначают мизерные цены. Стыд-то какой...
От представленного унижения у меня аж зубы заныли. Я живо вспомнил отражение в больничном зеркале – молодое болезненное лицо – и попросил:
– Прости, внучек. Я уж постараюсь выяснить, кто род до такого состояния довёл, да и воздать по заслугам.
Голос в пустом коридоре звучал, как в пещере. Неприятно.
Ничего, исправим.
И, кроме того, зарубочку поставим: разобраться с упомянутой в подслушанном разговоре гранатой – что за ерунда такая? Из всех гранат я знал только овощ заморский, изрядно вкусный, однако больничная сестричка явно говорила не о еде.
Ноги привели меня на кухню. Ничем иным это место быть не могло. Огромное, не меньше пиршественной залы. Я представил себе целый полк поваров и поварят, суетящихся здесь в преддверии большого праздника. Да, так вполне могло быть. Печи здесь, судя по всему, мне непривычные, но они были – вон и следы на полу, затёртые, но не до конца. И ещё какие-то предметы здесь были, во множестве. Какие – угадать не берусь. Из полов и стен торчали то трубки, то вроде бы верёвки, а то и проволоки. Ничего трогать не стал – смысл?
Сейчас в кухне остался последний столик, табуретка к нему, да некая странная конструкция у стены. И ещё ведро рядом со столом. И витали бледные остатки странного запаха...
Я подошёл ближе. В ведре, предназначенном явно для мусора, валялись слегка смятые бумажные упаковки. Пёстрые. Я присел на корточки, разглядывая верхнюю. На картинке была нарисована миска с вроде бы лапшой, только какой-то странной, тонкой и кудрявой. «Три минуты – и готово!» и ещё крупно: «Купи одну – вторая в подарок!»
Еда для нищих. Срам какой.
На столе стояла тарелка с родовыми вензелями – чистая. Пара кружек. Ложка, вилка, нож – тоже отмытые. Больше ничего не было. Сама собой всплыла откуда-то фраза: «чистота – последнее достоинство бедности». Он всё это делал сам. О какой прислуге говорить, если парень такую бурду ел, вы что! И полы, после того, как отсюда всё вынесли, отмывал сам. Как смог.
Зубы мои сжались до скрипа, аж шипящее эхо по уголкам разбежалось.
Можно ли сказать, что род оскудел окончательно, если у него ещё остались дорогие стены в центре столицы? Ах вы, суки... Были ли мои потомки столь недальновидны, что смогли потерять всё, или помог кто – разберёмся. Досадно, что ничего не осталось, чтобы хоть как-то привести дом и себя в достойный вид. Ничегошеньки, растерялось всё, хоть в наёмники иди...
И вдруг до меня дошло – не всё!
СТАРОЕ ХОЗЯЙСТВО
Схрон! Уходя в небытие, я тогда так рассудил: всё роду оставлю. Кроме лаборатории. У меня там стоял накопитель такого класса, что человека к обращению с высокими энергиями неспособного размазало бы по стеночкам неровным слоем. Сына малолетнего отправить – всё равно что сразу убить, а супружница никогда сверхвеликими магическими способностями не отличалась, не за то отец сосватал...
Никому я о своей лаборатории не сказал, будто сам про неё забыл в суматохе. Думаю, потом искали, да вряд ли нашли. Я ведь даже места никому не назвал. А ну, чем киснуть – обернусь да проверю!
Я припомнил координаты, открыл портал... и повалился в него, как подрубленный. Боль пронзила голову словно в затылок кистенём прилетело! Выход в кухню схлопнулся за моей спиной, словно его и не было.
Я пришёл в себя и сел на усыпанном каменной крошкой полу, соображая, сколько провалялся в отрубе, и почему в глазах до сих пор темно.
– Долго же тебя не было, хозяин, – прошелестел рядом едва слышный голос.
В словах звучала обида. И ещё – крайняя степень усталости.
– Гору́ш, почему света нет?
– Копилку нам покорёжили, барагозники.
Некоторое время я молчал, соображая, кто же мог с такой силой шарахнуть по конструкции...
– Давно? – в голове всё ещё остаточно звенело, язык ворочался с трудом, и фразы выходили только короткими.
– Лет двадцать, – вздохнула темнота.
Этого элементаля я делал для себя – чтоб поговорить мог, беседу поддержать, а то скучно одному под землёй бывало, особенно если эксперимент требовал такого внимания, что неделями не отлучишься.
– Кто такие?
– Демидова купца ковыряльщики. Роют. Руду специальную ищут. Взрывают вот по пятницам.
Словно отозвавшись на слова элементаля, земля подо мной толкнулась с таким звуком, словно в глубине туго натянутая гигантская струна лопнула – и мелко, дробно затряслась. Затем ещё раз. И ещё...
– И что, вот так
