Глава 1
Два адмирала
Великий Сибирский путь. 18–20 марта 1905 года
– Всеволод Федорович, примите уверения в моем глубочайшем к вам почтении. Сердечно благодарю, что приняли это мое внезапное приглашение, несмотря на поздний и неурочный час. Прошу вас…
Негромкий голос обитателя роскошного купе-апартаментов резко контрастировал с внешним обликом своего хозяина, поскольку не мог похвастать ни эмоциональностью, ни изысканностью тембра, из-за чего объективно входил в диссонанс как с его гвардейским ростом и горделивой осанистостью фигуры, так и с могучей энергетикой цепкого взгляда светлых серовато-стальных глаз, изучающих гостя из-под сократовского лба мыслителя. Чувственно, но излишне резко очерченные губы выдавали в стоящем перед Петровичем человеке натуру увлекающуюся, страстную, но способную сдерживать порывы до поры до времени в узде холодного разума. Прихваченная благородной сединой окладистая борода в стиле «а-ля амираль Макарофф» завершала портрет.
«Хм, а голосок у нашего “дедо Альфредо” подкачал», – хмыкнул про себя Петрович.
Но зато английский, на котором радушный хозяин приветствовал его, был практически безупречен, несмотря на чуть заметный немецкий акцент. Руднев как флотский офицер язык вероятного противника, сиречь «просвещенных мореплавателей», знать был обязан. Владел он им в совершенстве и вынужден был отметить то же самое в отношении своего собеседника.
– Располагайтесь, пожалуйста. Я искренне рад нашей встрече и долгожданной для меня возможности впервые пообщаться с вами тет-а-тет. Очень прошу извинить мне мое нетерпение, заставившее столь дерзко пригласить вас практически ночью, но…
– Но их величества настолько энергичны и столь активно загружают нас делами днем, что выкроить часок-другой для нормального, человеческого знакомства у нас не представлялось возможности четверо суток. От этой суеты в Первопрестольной у меня до сих пор голова кругом идет. Что же до позднего часа, я вовсе не юная институтка, чтобы смущаться от взгляда на хронометр.
– Да, Москва произвела на меня колоссальное впечатление, особенно Кремль и его соборы. Жаль, все прошло слишком быстро. За два дня можно было голову открутить, но так и не постичь того, на что нужны месяцы или годы. Рад, что мы вполне понимаем друг друга, милостивый государь Всеволод Федорович. – В глазах германца мелькнула лукавая смешинка.
– Взаимно. Однако, если вы не против, герр Тирпиц, я предлагаю нам сразу в личном общении быть накоротке. Для вас я отныне просто Всеволод. В русском языке и в понимании это переход на «ты», общение по-дружески. Кроме разговоров по службе и в присутствии третьих лиц, конечно.
– Спасибо, друг мой. Я искренне рад нашему правильному знакомству, Альфред. – Германский адмирал широко улыбнулся и с легким поклоном скрепил новый статус их неформальных взаимоотношений крепким, энергичным рукопожатием.
– Взаимно, Альфред. И открою маленький секрет: твой адъютант опередил моего не более чем на десяток минут. Увы, все проклятая рутина! Пока барон Фредерикс решал, где именно будет удобнее принять высокого германского гостя, твое приглашение уже оказалось на моем столе, – развел руками Руднев. – Пришлось идти сдаваться. И вот я в вашем поезде, и, судя по графику нашего движения, уже до утра. Но самое страшное, чего я опасаюсь, не сам факт тевтонского плена, а то, что сейчас появится твой великолепный император и король, и в результате нам вновь совершенно не удастся потолковать.
– Я это предусмотрел, Всеволод. Его величество второй час как видит сны. После жарких объятий Москвы многие тут здорово устали. Не всех море приучило рассчитывать силы на длинные переходы. Так что на эту ночь ты только мой. – Физиономия германца расплылась в одухотворенной ухмылке проголодавшегося – людоеда.
– Честно? А Фили Эйленбург [1] случайно не в твоем вагоне?
– Боже, Всеволод! Что за намеки… – Тирпиц задорно расхохотался. – Вот ведь какая незадача: значит, досужие, подковерные сплетни нашего Двора и до Петербурга доходят?
– Ясное дело…
– Всеволод, не верь этим байкам, прошу тебя! Экселенц не будет держать возле себя людей с сомнительной репутацией. Это все пустые кривотолки завистников.
– Не беспокойся, я пошутил. Да и какое мне дело до чьих-то там предпочтений. В конце концов, у нас даже среди министров нечто подобное водится. А задержался я почти до самого отхода потому, что должен был убедиться, что в трех главных вагонах все угомонились и меня никто не дернет. В итоге, когда паровозы уже почти напоили, пришлось поспешать. Извини, с точки зрения презента я буду не вполне оригинален: «Шустов». Правда, двенадцатилетний.
– Ох! Прелесть!.. Спасибо, друг мой. Это божественный напиток. Но я его припрячу для себя, если не возражаешь. А со своей стороны предлагаю тебе три варианта на выбор, со встречей и знакомством: скотч, ириш или американка? Выбирай сам. – С этими словами Тирпиц продемонстрировал Петровичу содержимое центральной секции в небольшом настенном шкафчике красного дерева, где был устроен великолепный «походный» бар с хромированными держателями для каждой бутылки.
– Ого! Аж глаза разбежались… У тебя есть даже «Усатый Джек», смотрю?
– С Льежского Рождественского ревю. Из шестнадцатилетней партии.
– Альфред, ты – опытный искуситель!
– Иногда. Под настроение. Только не со всеми получается. Да и не так много тех, кто этого заслуживает.
– От скромности точно не умрешь… – рассмеялся Петрович.
– Скромность – украшение дам, а в нашем деле куда важнее «быстрота, глазомер и натиск». Не так ли применил к практике несравненный Суворов формулу знаменитого римлянина «Пришел, увидел, победил»? – Тирпиц аккуратно извлек бутылку из зажима держателя. – Значит, Всеволод, если я правильно понял, останавливаемся на «Дэниэлсе»?
– Да. Но только со льдом. И никаких шипучек.
– Принимается. Пошли к угловому столику, там будет удобнее…
* * *
Мартовская ночь, спрятав за облаками звезды, смотрелась непроглядным мраком в окна кайзеровского экспресса, бегущего на восток по бескрайним просторам центральной России, и только россыпи золотистых огоньков, то и дело вспыхивающих или где-то вдали, или чуть ближе, подсказывали путешественникам, что эта таинственная, укрытая метровыми снегами бесконечность вовсе не холодная безлюдная пустыня…
– И все-таки, Всеволод, как непостижимо огромна ваша страна. – Тирпиц проводил взглядом уплывающий от них свет окошек очередной деревеньки, быстро меркнущий в густой, бархатной темноте за стеклом. – Как вообще можно эффективно управлять такой исполинской махиной из одного центра, вдобавок расположенного не в самой ее середине, а почти на краю? Уму непостижимо!
– Была бы отработанная система с оперативной обратной связью, Альфред. Причем обязательно с объективной и правдивой. И к этому самое сложное, пожалуй: грамотные исполнители на местах. Плюс еще надежные коммуникации. Тогда размер не будет иметь принципиального значения.
Кстати о размере. Знаешь, сколько нужно было времени всего полвека назад, чтобы добраться из Петербурга до Хабаровска сухим путем? Почти полгода. А сколько нужно крейсеру, вышедшему из Кронштадта, на переход до Владивостока? По-хорошему, два с половиной – три месяца. Мы же сейчас на этот путь затратим две недели. А телеграмма долетит за минуты, считая время ее набивки и приема. И не далек день, когда для этого не будут нужны провода. Так что технический прогресс рулит, и расстояния физически становятся иными. Сам посуди: через пару-тройку лет ты сможешь отправлять своих людей и грузы в Циндао, зная, что через восемнадцать суток они будут в Китае.
– Я понимаю. Но все-таки эта бесконечность за окном… Она меня завораживает. Не так давно я общался с немецкими колонистами из Саратова. Мне показалось, что они как-то иначе, не как мы в Германии, воспринимают мир, фатерлянд, Европу… И знаешь, я, наверное, только сейчас начинаю понимать, в чем дело. Должно быть, чувствовать себя частицей чего-то поистине огромного – это нечто совершенно особое. Конечно, они помнят свою историческую родину, но она для них что-то хотя и любимое, дорогое, но очень далекое и маленькое, как бабушкина деревенька. И их не особенно впечатляет, что в этой «деревеньке» творят великие зодчие и инженеры, плавится лучшая в мире крупповская сталь, совершают открытия знаменитые ученые мужи, а наш торговый флот соединяет континенты под вымпелом мирового прогресса «Сделано в Германии».
