тот замечательный, ранний советский период, не занимались разной чепухой, типа дизайна и домашнего интерьера, а смело шли месить бетон, принимались за кладку кирпича, дрессировку лошадей и прочие мужские дела. Для достижения вечных идеалов. И это явно сказывалось на быте.
В комнате было довольно прохладно. Я бы выразился — бодряще. Похоже, центрального отопления здесь нет, а печник, разжигающий печи на ночь, наш архангел в сторожевом тулупе, уже удалился, так как тепло ушло, а стены моей «усадьбы» были голые, сырые и промозглые. С другой стороны сейчас явно весна. Начинается. Так как за окном начинает распускать бутончики цветов вишня. И на улице довольно светло и солнечно. Я бы сказал — конец марта или начало апреля. Смотря на какую широту и в какую точку земного шара меня занесло по пьяни. А так как еще вчера был сентябрь, то этот факт мне очень не понравился.
Более того, скажу, обстановка подействовала на меня удручающе. До стадии кипения. Что за хрень? Я попытался"включить" голову, чтобы разобраться что к чему, но ничем, кроме волны густой боли, я не «разродился». Черт, голова как колокол, в который лупили с утра до вечера! Мне прям дурно сделалось от таких усилий.
К тому же, мне как-то не хотелось отмечать, что рука, да и другие видимые мной части тела на мои не походят нисколько. Где моя солидность. Где набранный со временем вес? То что я наблюдал, подходило бы какому-то молоденькому студенту. Но я старательно гнал от себя беспокойные мысли.
Если бы не естественные позывы организма я, естественно, с кровати бы в ближайшее время не вставал. Но сейчас я все же кое-как пошатываясь поднялся, нашел какие-то странные тапки, прихватил со спинки кровати белое вафельное полотенце и побрел в комнату с удобствами, мечтая о мокром полотенце на голове. И о стакане сладкого крепкого чая.
На автомате шаркая я быстро нашел туалет, самое оживленное место в коридоре, где народ так и шмыгал хаотически в ту или другую сторону. Чувствовал я себя по-прежнему гадостно. Сделав свои дела, подтягивая спадающие кальсоны, я прошел к умывальнику. Включил воду, намочил полотенце, окатил свою бедную рожу пригоршней воды и примостил мокрое полотенце на свой пылающий лоб. После проведения этих процедур я все же соизволил посмотреть в мутное зеркало. И испытал культурный шок!
Оппа! Вот так сюрприз! Что за галлюцинация? Да ну нахер! Такое объяснить было невозможно. Так как вместо знакомой мне до одури благообразной физиономии на меня смотрела из отражения плутовская рожа. Которая прямо-таки сияла от непонятного счастья, как начищенный самовар, несмотря на явные страдания от отсутствия опохмела. Молодая, да. И это плюс. Но какая-то смуглая и чернявая. Я бы сказал цыганская. Или еврейская. И это минус. Большой. Дела! Это безумие!
«Я что — цыган? Или еврей?» мысленно я задал вопрос неизвестно кому. И к своему удивлению, так же мысленно ко мне пришел ответ:
— Да успокойся ты, дуралей! Русский ты, русский. На три четверти. Михаил Устинов, студент двадцати лет, то есть 1916 года рождения. Учишься в Киевском университете. На биофаке. Предпоследний курс. Вчера ты сдал последние в этом году экзамены. Скоро преддипломная практика, а затем, через год произойдет выпуск молодого дипломированного специалиста."
И тут же последовала глупая шутка из глубин космоса:
— В общем, как пишут в популярных романах конца 19 века, классическое начало: «молодой человек без копейки денег». Как обычно, подобное бедственное положение дополняется незнакомством с окружающей средой, отсутствием друзей и знакомых, бессмысленной поденной работой, которую герой должен выполнять, чтобы выжить. В данном случае работает клише " нищий, полуголодный студент".
Я далее уже перестал воспринимать информацию, так что вернулся к истокам.
«А почему же, если я русский, то у меня такая смуглая морда? Как-то концы не вяжутся?»
— Ну ты придурок!- тут же последовал ответ. — Это потому что ты уродился в маму, Валентину Прокофьевну, а та унаследовала свою внешность от твоей бабушки, Елизаветы Исааковны, урожденный Тельфер.
Где-то с края сознания мелькнула старая шутка, что нет такого предмета из которого еврей не смог бы скроить для себя фамилию.
Но вместо этого я с ходу возмутился: «А без оскорблений нельзя? Я вот сколько запросы в Яндексе или в Гугле делал, какую бы лютую хрень там не спрашивал, в ответ никогда ругань не получал. Можно мне получать информацию так же, без дополнительных комментариев?»
— Можно, — ответил внутренний голос, и, оскорбленный в своих лучших чувствах, затих.
Я все же страдальчески нашел в себе силы умыться, небрежно почистить пальцем зубы, и погладить щеки, чтобы убедиться, что один день они без бритья еще протянут.
А потом вновь начал вникать в текущую обстановку:
"Постой-ка, 1916 год плюс 20 это что же у нас получается… Это получается… 16+20…
Да уж, в таком положении у кого угодно голова пойдет кругом!
— Сейчас конец марта 1936 года — любезно пояснил мне внутренний источник информации.
— Слава богу, хоть не тридцать седьмой, — вспомнив старое присловье начала перестройки, счастливо выдохнул я.
Но тут же мысленно себя одернул. Что это я в самом деле? 1937 год будет черед год. А через пять лет начнется Великая Отечественная война. И оказаться в Киеве в это время с моей еврейской рожей смерти подобно. Что я буду заявлять карателям в Бабьем Яре? Что я русский на три четверти? Просто внешность такая? Думаю, эта тема не прокатит. Выдавать себя за цыгана? Хрен редьки не слаще.
Ладно, время еще есть. Как говорила литературная героиня Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Сегодня я в слишком уж разобранном состоянии. Это явно выше моих сил.
Глава 2
На обратном пути в комнату меня окликнули мои соседи и позвали на общую кухню. Завтракать. Севка и Митька успели сварганить яичницу из трех яиц в чугунной сковородке. Особых разносолов, разумеется, не имелось, но еще у них был хлеб, сорт которого я бы определил как «Домашний» и несколько ломтиков соленого сала. И пара порезанных на половинки луковиц.
