Ах вы, черти! Резко подаю тело назад и бью головой не глядя. Хрясь! Попал в нос. Сзади начинают орать. Да что ж так громко то?
Крутя головой во все стороны, пячусь спиной к кустам. Не давать зайти за спину. Что ж вы кучей лезете-то? Молодняк! Элементарных понятий не разумеют. Нельзя толпой на одного. Не по-пацански. И бестолково. На опасную близость ко мне могут подойти не больше двух-трех агрессоров. Потому как мешают друг другу. Я раз за разом просто кидаюсь из стороны в сторону. Так, что первый оказывается на пути второго. Придерживаемый мною за локоток в неудобном для него изломе, он становится как-бы моим щитом. На время, пока я не отталкиваю его на ближайшую опасность.
Да что же он орет так громко? «А! Это он специально так выразительно горланит. Чтобы кто-то постарше услышал», — соображаю я, вертясь юлой и отводя в сторону тянущиеся ко мне в руки.
Ну, да! Неподалеку на шум и крики уже прыгает через забор паренек подросткового возраста. Кажется, одним вспухшим ухом я сегодня не отделаюсь.
— А ну, хорош! Хорошо, я сказал!
От меня отхлынули.
Высокий загорелый парень в одних семейных трусах хулиганского разлива неторопливо приближается к месту битвы.
Я усмехнулся. Потер горящее ухо. Можно расслабиться.
— Плохо свой молодняк воспитываешь, Олег!
— Витёк? Это ты?
— Да уж, я. Чуть не порвали меня карапузы ваши.
— Вы что, — Олег делает страшные глаза и выпячивает челюсть, — вы на кого поперли? Вы чего не спросили, с какого он района? Вы знаете, с какого Витёк района?
Малолетнее хулиганье дружно машет головами, потирая синяки.
— Да сейчас вся Матюха здесь будет! А ну брысь все отсюда!
— Это Генка все начал! Приезжий! Племяш тетки Зины! Мы не хотели вовсе!
— Брысь, я сказал!
Рассыпались в разные стороны. Большинство — по-партизански исчезает в кустах.
— Пойдем, Витёк, ко мне. Расскажешь, что, да как.
— А ты, значит, в Любимовке живешь.
— Ну, да. Из наших еще Оксана здесь…
— Ну, пойдем.
И Олег, и Оксана…
Правая и левая руки Галины Анатольевны. И в Любимовке. Где служит Родькин батя.
Любопытно…
* * *
— Вот моя берлога!
Берлога оказалась крохотной комнатенкой, умопомрачительно уютной и светлой. Через настежь открытое окно виднелось зеленое буйство домашнего сада. Пахло дынями, виноградом и… окрошкой.
Олег как-бы ненароком опустил рамку с фотографией, стоящую на письменном столе, изображением вниз. Я успел заметить характерно чернобровую дивчину на снимке и деликатно стал рассматривать стены.
От пола до потолка в комнате все было обклеено любительскими черно-белыми снимками. Основная тематика — горы и яхты. Людей почти нет, только в одном месте прямо над столом я увидел нашу туристическую группу, снятую возле памятного знака на Ангарском перевале.
— Увлекаешься фотографией? — спросил я, кивая на стенку.
— Так. Между делом.
— А что за аппарат?
— Да, вот он, — Олег двинул по столу в мою сторону старенький, весь исцарапанный «ФЭД-3».
— Слушай! А чего ты его в последний поход не брал? — спросил я, осторожно поворачивая в руках раритетного тезку железного Феликса.
— Да, брал я его! Пленку порвал в автобусе, когда ты с сольным концертом выступал. Так и протаскал в рюкзаке. Так, каким ветром тебя занесло в нашу провинцию?
— Гости с Ростова приехали, — не моргнув глазом, соврал я, — просили дикий пляж показать. У вас пляж оказался самым диким. Включая диких боевых хомяков!
Олег засмеялся.
— Да! Точно — дикие. Куча-мала! Как ты вообще на ногах устоял? Зверьки! Затоптали бы без понятия.
— Ладно! Не бери в голову. А ты что, играешь? — я заметил гитару, скромно стоящую в углу комнаты, — Или просто, предмет интерьера?
— Тоже, между делом…
— Честно скажу, нравятся мне многосторонние люди! — искренне произнес я, с чувством, — Туризм, фотография, музыка. Я так понял, ты еще и яхтсмен?
Олег снова засмеялся.
— Это тоже… Между делом.
— А ты с яхты не пробовал снимать когда-нибудь?
— Как это? С «Оптимы»? С этой плоскодонки? Да у меня нитки сухой не остается после каждого захода! Фотик жалко…
— Ну да, ну да,…
Я задумчиво вертел в руках старенький фотоаппарат. На «Оптимистах» действительно, не забалуешь.
— А на «Лучах», «Финнах» не ходишь? К Херсонесу, например?
— Не-а. Рано еще, — Олег взял гитару, уселся на старенькое продавленное кресло и стал наигрывать что-то простенькое перебором, — Да и опыта маловато. Как и веса…
— Олег! А возьми меня когда-нибудь на тренировку! Всю жизнь мечтал побывать рядом с яхтами!
— Все свои сознательные три года? — парень усмехнулся, — Нельзя, Витек. Строго у нас там, посторонних не жалуют. А запись в секцию — только с десяти.
— Да ты меня только на территорию проведи! А там я растворюсь. Если чего, скажу, сам пролез. Ну, давай!
Олег с сомнением покачал головой, продолжая мучать гитару.
— Лады! Давай сделаем бартер!
— Чего?
— Ну… баш на баш. Я тебе показываю супер песню, а ты меня проводишь в яхт-клуб.
— Какую такую песню?
— Такую, что любую девчонку — влет! Со стопроцентной гарантией. Ну, если она, конечно, не глухенькая…
Олег непроизвольно кидает взгляд на стол. Как там себя дивчина чувствует на фотографии, бровями в стол? Давай, давай! Заглатывай крючок, романтик.
— Ну-у… не знаю.
— Упрощаю сделку! Я тебе исполняю эту песню, а ты оцениваешь сам — как будут реагировать на нее девчонки. При согласии — обучаю тебя за полчаса. А ты меня ведешь на тренировку. Идет?
— Идет! Держи гитару.
Я схватил инструмент, уселся на тахту и стал наигрывать вступление из «Титаника».
— В школе английский учишь?
— Угу.
— Тогда, внимай.
E-every night in my dreams… I see you… I fe-eel you-u.
Tha-at is how I know you… go on.
Fa-ar across the distance… and spaces… betwe-een us.
You-u have come to show you… go on…
Голос семилетнего ребенка, далекий еще от возрастной ломки, идеально ложится на шлягер Джеймса Хорнера. Олег, критично поджимавший губы с первых строк, теперь слушает затаив дыхание.
А ты как думал? Ведущий хит всех девчонок нулевых годов! Которые поголовно были влюблены заочно в душку Леонардо и его трагического героя. Тогда каждая вторая знала эту песенку наизусть. Теперь, по ходу, и ты ее выучишь…
Так, транспозиция вверх, финальный куплет, кода…
На! Получай!
Олег выдохнул.
— О чем это?
— О парне. Который спас свою любимую ценой собственной жизни. И который живет теперь в ее сердце. В том самом, которое продолжает биться благодаря ему. My heart will go on.
— Д-давай… Учи!
— Тащи листок бумаги и ручку.
Сейчас будет урок внеклассного английского… пения.
— Ерунда! Бред сивой кобылы! — Сан-Саныч явно не напрягается в выборе деликатных оборотов, — Дилетантский лепет. Горе от ума твоего, школьник-перестарок.
Это Козет в пух и прах разносит мою версию снимков с засвеченной фотопленки.
— Эту бухту со стороны Херсонеса в день раз по пятьсот щелкают все, кому не лень. Какой смысл, рискуя своей вражьей задницей, грести среди бела дня в центр фарватера? А? С точки зрения топографии? За-чем?
Я пожимаю плечами. Черт его знает. Может, ориентиры какие-нибудь…
— Потом, с чего ты взял, что это именно то место? Здесь на снимках — одна муть!
— Ну,… по контуру…
— По херонтуру! Опять домыслы с соплями? Давай! Покажи мне свой пальчик!
Ага! Нашел дурака. Я еще тогда, в безголосом состоянии успел заметить, как ты на него кровожадно косился. И, главное, не злится же! Говорит размеренно, спокойным голосом. Гадости, конечно, говорит, но абсолютно без эмоций. Непостижимый человек!
— А вот то, что вышел на Олега — годится. Сближайся. Когда, ты говоришь, у него тренировка?
— Вообще-то, я еще не говорил, — замечаю язвительно.
— Когда у него тренировка? — невозмутимо переспрашивает этот чурбан.
Хоть бы один мускул на лице дрогнул!
— Завтра.
Задумчиво меня рассматривает.
— Красивое у тебя ухо. Дашь поносить?
Я непроизвольно хмыкаю. Ну, вот во всем талантлив человек! Во всем… кроме чувства юмора. У Ирины поучился бы, что ли…
— Хоть сейчас могу прицепить, — быстро реагирую я, — Если гарантируешь мне безопасность. На ближайшие полчаса.
Расплывается в широченной улыбке. Глазки — в щелочки, сразу становится похожим на монгольского сенсея.
— Не-а!
— Тогда носи свои. Уродливые и некрасивые…
— Ну, ладно, — становится серьезным, — в яхт-клубе под нашу контору выделена одна посудина. Это земля Гришко, он за нее отвечает. После обеда увидишь его на яхте «Орион», это… Ты чего?
От изумления мои брови поднялись, наверное, до границы волосяного покрова на голове.
