— Это ещё с какого бодуна? — набычился оскорблённый до глубины в души новик.
— Ну а кто вчера лампу масляную у нас в каморке уронил, да чуть всю казарму не спалил?
Под испытующим взглядом Рябого Мотыга поник.
Вот ведь дурень неугомонный, опять чего-то начудил. Всегда с ним беды приключаются, не одно так другое. Вон неделю назад вообще чуть сапёрной лопаткой пальцы на ноге себе не отчекрыжил. Бедолага одним словом.
— Стоум Железнорук, — произнесла с набитым ртом Колышек.
За столом повисла тишина. Даже новики, что не особо прислушивались к нашей беседе, а вовсю набивали животы и те прекратили жевать и навострили уши. Уж больно им прозвище новое звучным показалось — не у каждого воеводы такое встретишь.
— Ну а чего, вроде как по делу, — покивал Рябой. — Рука железная? Железная. Ну вот и порешали.
— Много чести, — вновь буркнул себе под нос Мотыга. — Культяпка — он и есть Культяпка.
— Да охолонись ты уже, — снова встал на мою защиту Рябой. — Вокруг погляди, один ты прозвищем недоволен.
Откровенно недовольных за нашим столом и впрямь не было. Первое удивление сошло на нет и новики вернулись обратно к прерванному занятию. Их более не волновало, как там меня будут звать-величать, всё, чего они хотели это посытнее набить брюхо. И вот в этом желании я был с ними полностью солидарен. Прозвище оно ведь никуда не денется, а гречневая каша вот она на столе стоит остывает.
Аппетит ни мне, ни остальным новикам не могли отбить даже княжьи люди, что столовались по соседству. Мужчины в серо-стальных мундирах сидели от нас через стол и с удовольствием трапезничали солдатскими харчами.
Внимания они особого не привлекали, вели себя чинно и спокойно. Не галдели, а если и переговаривались, то делали это редко и вполголоса. В общем, не смущали своим появлением рядовых служак. Я бы и вовсе их не приметил, если бы один из княжьих людей то и дело не поглядывал в мою сторону.
И не то чтобы его интересовал какой-то там отрок безусый — поди не католический священник. Мужчину в серо-стальном мундире больше привлекал новенький протез. Мой протез…
И вот тут я уже насторожился, ибо столь скорое внимание полутысячника да ещё и из старшей дружины ну никак не входило в мои планы.
К счастью, дальше гляделок дело не зашло и столовую я покинул без всяких препон. Разве что взгляд высокопоставленного армейца всё так же продолжал жечь спину.
* * *
— Новик, ты обуел?! Я тебе щас вторую руку вырву! — рывком отстранилась от меня Рогнеда.
Она тяжело дышала — то ли от прерванных ласк, то ли от едва сдерживаемого гнева? Хотелось бы верить в первый вариант, но недовольный тон Рогнеды и её пылающие злостью глаза намекали на второй.
— Так уговор же? — попытался я хоть как-то разрядить обстановку.
— Уговор наш на поцелуи был, а ты сразу руки…тьфу…руку распустил. Тебе кто дозволял меня за зад щупать?
— Так не умею я по-другому, у нас в деревне все так целуются.
А ещё зад твой будто сам в руки просится, но об этом я вслух говорить не стану — ибо не самоубийца я и жизнь хочу прожить долгую и по возможности счастливую.
— Ты бабушку-то мне не лохмать, будто не знаю я какие у нас в деревнях нравы?!
Несмотря на показное недовольство, Рогнеда отчего-то не спешила выбираться из моих объятий. Да отстранилась, да наорала, но вырываться и не подумала. Вот и пойми этих женщин, как языками фехтовать так они тут как тут, а как за жопу разок ухватишь так всё беда-караул — хулиганы чести лишают.
Была у меня и ещё одна отговорка в запасе помимо нравов деревенских, но прибегнуть я к ней не успел. В оружейке хлопнула дверь.
— Да что ты за нелюдь-то такой, не дите нормальное, а исчадие Чернобога чес слово! Сначала девку-витязя оприходовал, теперь вот десятника заслуженного — ветерана войны, между прочим! — на пороге застыл Твердислав при полном параде и с ошалелым лицом. — Я ж до последнего в пересуды людские не верил, думал, хитростью ты решил меня взять — через Рогнеду к сбруе воинской подобраться. А оно вон чего получается…Тьфу, срамота!
И вот тут-то меня и десятник оттолкнула. Да так оттолкнула, что я едва через стол её казённый не перекувыркнулся.
Ох и умеет наш сотник не вовремя появится, словно чёрт из табакерки. Вот чего он раньше не зашёл, как специально момент подгадывал?
— Дозвольте объясниться! — вытянулась по струнке Рогнеда, из-за чего и так выправленный китель совсем выпростался наружу.
— Некогда нам объясняться, ждут твоего охламона люди важные. Иначе какого лешего я бы сам искать его побежал — чай не малец уже, — при этом сотник так глянул на меня, будто это я его в вестовые понизил. — Ну чего встал блудень малолетний, портки подтягивай да на выход и угомони уже как-нибудь змея своего, а то штаны казённые, неровен час, продырявит.
Снова хлопнула дверь и мы с Рогнедой опять остались наедине, вот только на этот раз нам было не до поцелуев.
— Стыд-то какой и о чём я только дура старая думала? — схватилась за голову Рогнеда.
— Ага, дверку надо было запереть.
От хлёсткого хука прямо в ухо я увернулся только по наитию. Чую, если бы не дедовы тумаки, от которых мне приходилось денно и нощно страдать, то быть бы мне битым. А так, я успел поднырнуть под замах десятника и рвануть в сторону заветного выхода.
Нервы нервами, а субординацию ещё никто не отменял. Думаю, Рогнеда даже в порыве лютой ярости не станет меня лупцевать на глазах у сотника.
А завтра глядишь и совсем про обиду забудет. Девка-то она отходчивая иначе давно бы меня пристрелила как пса шелудивого. Уж сколько я ей крови за прошедший месяц попортил, вспомнить хотя бы ту сбрую богатырскую, а ей хоть бы хны — поругается да и забудет.
Так что на её счёт я не особо-то волновался, меня больше беспокоили люди важные, что сотника в посыльные подрядили. Имелись у меня кое-какие мыслишки по этому поводу. И я даже хотел было сотника поспрошать на их счёт, но, выбежав из оружейки, наткнулся на взгляд его хмурый и решил не рисковать. Если этот вдарит, то точно не промажет.
Так мы и проделали весь путь в гнетущем молчании. А в конце этого самого пути ждала нас не казарма привычная, а то самое здание, из которого сотник меня и забрал когда-то.
На латунной табличке над входом всё так же красовалась надпись "Центр распределения Ратной школы Княжества Стужгородского".
Зайдя внутрь здания и поднявшись на второй этаж, мы проследовали мимо знакомого мне приёмника, завернули за угол и внезапно остановились у массивных двустворчатых дверей.
— Поди догадался уже, к кому путь держим? — поинтересовался сотник и, дождавшись моего кивка, продолжил. — Ты главное языком попусту не мели, спросят чего — отвечай, а нет — так помалкивай.
После этого нехитрого напутствия сотник по-хозяйски распахнул перед нами двери, и первым ступил внутрь. Я же как младший по званию посеменил следом.
В просторном, светлой зале нас уже ждали. За длиннющим столом чинно восседала чуть ли не вся делегация княжьих людей. И среди их числа я без труда приметил того любопытного полутысячника. Да и сложно было его не приметить — сидел-то он ровно посредине стола да и взгляд в меня вперил первым. А потом он и вовсе заговорил вперёд всех и это несмотря на то, что за столом тем сидели армейцы чином и повыше.
— Честь дружине! — первым поприветствовал я княжьих людей.
Ну а как иначе, они ведь не только званием выше, но и возрастом в отцы мне, а то и в деды годятся.
— Князю слава, — ответил за всех всё тот же полутысячник, а затем пустился в пояснения. — Ты отрок наверняка и не ведаешь, зачем тебя позвали. Но это не беда, расскажу я тебе, чем привлёк ты нас. Вот только начну издали, так яснее будет. Есть в Славии беда одна — гордость непомерная. Повелось уж так испокон веков, что не научены мы ни отступать, ни за спинами товарищей хорониться, ни уж тем более страх свой напоказ выставлять. Этим и славны мы и в этом же кроется наш изъян. Никак не можем мы в угоду выгоде своей гордостью поступиться. Поэтому и не могут наши командиры в полной мере воинской хитростью вооружиться. Поэтому и гибнут вои рядовые из-за глупости удалой. Поэтому и страшатся бойцы калечные обратно на воинскую службу возвращаться — стыдно им, видите ли, обузой стать, да соратников в бою подвести. А тут ты — юнец однорукий, что на передовую спешит торопиться удаль свою молодецкую показать.
