вымученной улыбкой. Казалось, что та просто намертво прилипла к его лицу за этот длинный день – и он не смог бы избавиться от нее, даже если бы захотел.
На его рабочем столе, равно как и во всем таблинуме, царил полный беспорядок.
- Прошу меня простить за столь долгое ожидание, - Помпей поднялся с кресла, - У меня в последние дни очень плотный график, не хотел ограничивать нашу встречу по времени, - к огромному удивлению Агриппы, вместо того чтобы предложить им садиться, он сам вышел из-за стола, - У вас еще не затекли ноги сидеть? Может, прогуляемся?
- Почему бы и нет? – пожал плечами Агриппа. Меценат кивнул, соглашаясь с ним.
Они вышли из душного таблинума в прохладный освежающий сад. В опустившихся на город сумерках он выглядел завораживающе.
- Чем обязан такому неожиданному визиту? – Помпей сразу перешел к делу, - Я думал, мы с вами враги, - на его губах появилась усмешка, - Мне ждать удара в спину?
Агриппа покачал головой:
- Все изменилось, Помпей, - сказал он, - Ты еще не в курсе?
- Не в курсе чего? – Помпей вопросительно вздернул бровь.
- Цезарь вернулся, - Агриппа сразу достал из рукава крапленый кубик.
Лицо Помпея вытянулось. Усталое и слегка удивленное выражение сменилось непониманием и недоверием.
- Если это шутка, то она совершенно несмешная, - отчеканил он, - А если вы просто заговариваете мне зубы, пытаясь выиграть время, чтобы придумать, как меня прикончить – этот дом хорошо охраняется, вы не сможете уйти отсюда живыми.
В подтверждение своих слов, он кивнул куда-то в сторону, и из тени портика показались несколько воинов вспомогательных войск.
- Я не шучу, Помпей, - голос Агриппы звучал предельно серьезно и твердо, - Цезарь вернулся. Тот самый, о котором ты сейчас подумал.
- И что же вы тогда здесь делаете? – в голосе Помпея звучали нотки стали. От напускного дружелюбия не осталось и следа.
Агриппа тяжело вздохнул перед тем, как начать рассказ. Ворошить ошибки недавнего прошлого, да еще и выкладывать их вчерашнему врагу было ужасно неприятно и даже в каком-то смысле мерзко, но другого варианта вынудить Помпея им поверить просто не существовало.
Он говорил долго. К чести Помпея, тот не перебивал даже тогда, когда его уносило в малозначимые детали или оправдания. Просто молча слушал – и чем дальше, тем мягче становилось выражение его лица.
Стоило Агриппе закончить, Помпей облегченно выдохнул:
- Люди говорят, ты фактически единолично задавил восстание Луция Антония. Скажи мне, Агриппа, они не врут?
Верность и чувство солидарности с погибшим другом другом требовало от него сказать другое, но честь и гордость быстро победили в этой неравной схватке, и Агриппа кивнул.
- Знаете, - теперь Помпей уже обращался к ним обоим, - Я тут подумал. А может быть боги действительно есть?
Агриппа вопросительно на него посмотрел, но Помпей продолжал, словно не обратив на него внимания:
- Я даже не смел мечтать о том, что мне когда-нибудь представится шанс отомстить за отца. А вон как жизнь повернулась.
Агриппа потихоньку начинал понимать куда он клонит. Предсказуемо, но тем ни менее камень с плеч упал только сейчас.
- Будет война. И, знаете, мне немного спокойнее понимать, что вы оба будете со мной по одну сторону баррикад. Добро пожаловать.
[1] Квинт Фуфий Кален, проконсул Галлии. Цезарианец, на данный момент сторонник Антония.
[2] В 48ом году, после поражения при Фарсале, Гнея Помпея Магна убили придворные Птолемея, надеясь так выслужиться перед Цезарем. Эффект вышел прямо противоположным, это действие как бы не определило дальнейшие действия Цезаря, который потом в его разборках с сестрой (Клеопатрой) без раздумий встал на сторону последней.
[3] Квинт Лабиен, сын Тита Лабиена, бывшего легата Цезаря, который в начале гражданской войны занял сторону Помпея (не факт, что изначально не был его человеком), погибшего при Мунде. В гражданской войне, последовавшей за убийством Цезаря, выступил на стороне Брута и Кассия, которые отправили его за подкреплениями к парфянам, но пока он ходил – случились Филиппы и он залип в Парфии.
[4] Битва при Филиппах (название города, не имеет никакого отношения к одноименному Луцию Марцию).
Первые робкие лучи солнца проглядывали из-за отходящих от Города туч. Мелкие капли дождя, - последнее напоминание о ночном ненастии, - больше не отбивали неровный ритм по крышам, и Город постепенно начинал оживать после вызванной непогодной последних дней спячки.
Но этого все равно было недостаточно.
Три раба, позаимствованных у Пизона, устало переглядывались между собой. В очередной раз мучимый бессонницей, Гай поднял их прямо на рассвете – и вплоть до этого момента один из них зачитывал ему письма, а двое других – записывали ответы. Но, несмотря на все их усилия, гора на столе перед ним не уменьшалась.
Бесконечная вереница посланников и рабов который день толпилась в атрии дома Пизона, неся с собой все больше и больше новой макулатуры. Каждую из ее составляющих нужно было прочитать, на каждую – ответить, и это занимало куда больше времени, чем он мог предположить даже в самых пессимистичных прикидках.
Раб-чтец сорвал печать с очередной записки, и, бегло пробежав по тексту глазами, не начал читать вслух, но молча протянул ее Гаю.
Тит Статилий Тавр, претор по делам иноземцев, созывает заседание Сената на завтра в храме Юпитера Наилучшего Величайшего[1].
Смелое решение, и что самое любопытное - неожиданное. Надеяться на кворум было слишком рано, несмотря на все предпринятые для возвращения разбежавшихся отцов-сенаторов усилия, а это значило, что…
Что он не понимал, чего Тавр хочет добиться этим заседанием.
Гай смерил вымотанных рабов взглядом, и кивнул:
- Хватит на сегодня. Передадите Тавру мой ответ, и можете быть свободны, - лица рабов просветлели.
Подтянув к себе чистый папирус, он быстро написал несколько коротких слов, и, запечатав записку печатью, отдал ее одному из рабов.
- Вашему хозяину я сам сообщу, что я вас отпустил. А, и еще, - собиравшиеся было уходить рабы оглянулись, - Пусть кто-нибудь из вас сходит к Скрибонии и в Общественный Дом. Ищите все касаемо проскрипционных списков.
Пусть мотивы Тавра и оставались неясными, кто-то в любом случае должен был предложить к обсуждению вопрос отсутствия консулов и фактического безвластия в Городе в числе первых.
Его решение напрямую зависело от того, оформлял ли Октавий добавления в проскрипционные списки документально, или
