Но хан не собирался мошенничать, да и со стены за ним наблюдали.
Первым, как и полагалось вежливому человеку, заговорил Ромодановский:
– Мое приветствие и почтение блистательному хану, чья слава дошла до всех концов Руси!
По-турецки он говорил не слишком бегло, но достаточно чисто – нахватаешься тут. Селим-Гирей кивнул толмачу и медленно заговорил.
– Великий хан, – титулы Ромодановский привычно пропустил, – приветствует достойных противников. К сожалению, сердце его омрачила печаль, потому что ваши братья разбойничают на его земле…
На это мог ответить любой русич – и Ромодановский не стал исключением:
– Сотни лет подданные хана угоняют наших людей, словно скот, грабят, режут, насилуют… мы пришли за своими людьми – и не уйдем без них.
– Если вы будете продолжать бесчинствовать на чужой земле, султан уничтожит вас.
Ромодановский усмехнулся, привычно огладил бороду:
– Коли султан пожелает уничтожить нас… так мы уничтожим султана.
Селим-Гирей гнева не сдержал, рука сама к сабле потянулась, но потом опамятовался. Бесчестье – на переговорах руку поднимать.
Небрежным жестом отослал подальше и толмача, и охрану. Видя такое дело, и Ромодановский кивнул своим людям. При нем остался один Ордин-Нащокин.
– Что хочет русский царь, чтобы уйти с моей земли?
По-русски Селим-Гирей говорил достаточно понятно. Картавил, конечно, глотал окончания слов, но Ромодановский его понимал. И даже смотрел с сочувствием. А как тут правду скажешь? Но и лгать не стоило, все равно это уже ничего не поменяет:
– Мы пришли навсегда. И не уйдем.
Селим-Гирей потемнел лицом. Сбывались худшие опасения. Не набег, нет. Завоевание. И… он был умен, этот крымский хан, которого современники уже не назовут «Мудрым».
– Вы умрете.
– За нами придут другие.
Селим-Гирей смотрел на него и понимал, что иначе – никак. Эти люди готовы стоять до последнего – и готовы здесь умереть. Он может уничтожить их, но вслед придут другие.
А его земля стонет под копытами коней захватчиков. И есть только один выход – захватить мятежную крепость, сровнять ее с землей – и идти, догонять русичей уже в Крыму. Тогда есть возможность победить.
– Мне жаль. Вы умрете.
Ромодановский усмехнулся:
– На все воля Божья.
На том и кончились мирные переговоры. Мужчины разошлись в разные стороны, Селим-Гирей поскакал к своим войскам, а Воин Афанасьевич тронул Ромодановского за плечо.
– Григорий… дозволь…
Ромодановский внимательно слушал его, пока поднимали их на стену на веревках, слушал на стене… и наконец – кивнул.
– Бесчестно сие…
– Грех на мне будет. – И вдруг выплыло оттуда, из вечеров в царевичевой школе, из споров и разговоров: – В войне изначально чести нет, так что не стоит и горевать о ее утрате.
Ромодановский был не согласен, но и не спорил.
Селим-Гирей, конечно, обратил внимание на то, что что-то вспыхивает яркими искрами на башне Азова… но что? И для чего?
Гелиограф работал. Почтовых голубей перехватили бы, сокола, гонца тоже, а вот гелиограф, отчетливо видный на сотню километров окрест – благо день был ясным, – ни перехватить, ни расшифровать не получилось.
Воину Афанасьевичу того и надо было.
* * *
Приступ начался с рассветом. Татары лезли на стены, словно бешеные муравьи, подтаскивали пушки, стремились завалить русских числом, но Ромодановский пока держался. И держался, видит бог, неплохо. На татарские пушки отвечали пушки русские, подкопы закидывались ручными гранатами, а лезть на стены…
Ну, лезь. Посмотрим еще, как долезешь.
Селим-Гирей командовал с пригорка. Выбора у него не было. Уничтожить врага здесь, вернуть себе Азов – либо сровнять непокорную крепость с землей – и идти обратно, в Крым. Впервые он узнал, каково это – когда земля горит под ногами. Твоя, родная земля. Впервые не татары ушли в набег на чужую землю, а кто-то пришел к ним. И степная трава щедро поливалась татарской кровью.
Азов не сдавался. Казаки тут четыре года сидели, а Ромодановский вообще намеревался навсегда крепость Руси оставить – и потому пушки палили в ответ, проделывая широкие борозды в рядах нападающих и снижая их боевой дух.
Этот день так и закончился вничью – разве что убитых татар было в несколько раз больше. Русских-то защищали стены Азова, а татарам надо было туда влезть.
Самое интересное началось ночью.
Да, у реки теперь были выставлены караулы.
Да, корабли не могли спуститься вниз, не попав под обстрел.
Но кто решил, что они не могли подняться? Каланчинский остров потому так и назывался, что – остров. Окруженный с одной стороны Доном, с другой – рекой Каланчой. Ну что поделать, ежели татары были сухопутными. Всадники, кочевники – беды они теперь ждали от Дона, его и стерегли. А то, что можно пройти и по другой реке, дойти до нужного места и высадить десант… Даже не особо скрываясь, средь бела дня. Татары, между прочим, это направление даже не патрулировали. Ждали ворогов с казачьей стороны, с верховьев Дона, но никак не со стороны моря. Чем русичи и воспользовались. Еще ранней весной, когда Алексей Алексеевич раздавал новинки, привезенные из Дьяково, и указания, все обговорено было не по разу и сейчас претворялось в жизнь.
На коней? Кстати – захваченных у татар.
А откуда…
А вот оттуда.
Крепость Лютик, что стояла на Мертвом Донце.
Ромодановский не стал сосредотачивать все свои силы в Азове. Часть людей ушла на кораблях, а потом просто подождали, пока татарское войско пройдет мимо Лютика.
Захватывать готовились Азов, туда и ушло все войско. А Лютик – что? И крепость небольшая, и гарнизона там нет… ну и не тронули. Оставили человек двести татар – и ушли вперед.
Конечно, эти двести человек помехой не стали. Вообще.
Русичи просто высадились на берег, вырезали их в одну прекрасную ночь и позаботились, чтобы никто не ушел.
А получив сигнал от Азова, приготовились.
В условленном месте ждали люди, ждали кони… далеко ли расстояние?
Далеко, да делать нечего. Для бешеной собаки семь верст не крюк, для людей пять верст – мелочь. Прошагать – и обрушиться.
Бить там, где не ждут, и тогда, когда не ждут, – вот главное правило победоносной войны. Бить безжалостно и наотмашь. Казачьи чайки причалили там, где было наиболее узкое место между Каланчой и Доном, высадили десант, вытащили кораблики на берег – и отправились следом.
К Дону.
Переправиться, пользуясь заготовленными заранее плотами, переправить коней – и вперед.
Только вперед.
* * *
На стене Азова в эту ночь не спали. Казалось бы, день был тяжелый, но…
– Придут ли?
– Должны прийти.
Ромодановский сомневался, чего уж там. Не верил он все же до конца в придумки царевичевых воспитанников. Хотя Софья бы сильно оскорбилась за гелиограф. Воин Афанасьевич хоть и не оскорблялся, но был уверен:
– Эту игрушку в хороший день за сотню верст видать. Кому надо – и увидели, и услышали…
– Да знаков не подали.
– Нечего татарву на них наводить.
– Коли не придут, так мы не более трех дней тут выстоим. Хан ровно как озверел…
– Кто б на его месте не озверел? На его землю в первый раз война пришла…
– Поделом шакалу…
– Пойду я готовиться.
– С Богом.
Воин Афанасьевич усмехнулся и отправился вниз. К своим людям. Когда все начнется, они ударят татарам в спину. Тут уж либо пан, либо пропал – сегодня все решится.
Селим-Гирей назад не повернет, им же отступать некуда. Сейчас многое решится. Воин Афанасьевич смутно понимал, что сегодня ночью творится история, но до размышлений ли о судьбах человечества? Лишний раз проверить зажигательные бомбы, гранаты, пушки – и приготовиться.
* * *
Не спал и Селим-Гирей, тоскливо было на душе у крымского хана. Где он ошибся? Как попустил?
Вроде бы все правильно, султан позвал – татары пошли. Но…
Пока они гуляли в польских землях, захватили их родной, личный, можно сказать, Азов. И отдавать назад не собирались.
Тоже ничего удивительного, он из рук в руки переходил чаще, чем кубик в нардах. Но…
То, что творилось на его землях…
Селим-Гирей шкурой чувствовал неладное. Русичи в этот раз пришли не баранами, а волками. И уходить не собирались. Они резали, рвали, жгли… мог бы хан – взвыл бы.
Это неправильно!
Это в корне, жестоко неправильно! Так не должно быть!
И не радовали хана ни послушные наложницы, ни сладости, ни драгоценности. Тяжко было у мужчины на душе… Потому и бился он сейчас за Азов, понимал, что ежели выбьет он отсюда русичей, то остальным перекроет выход из Крыма – и устроит кровавую баню. А коли нет…
Неужели – конец?
Неужто он будет последним крымским ханом?
Размышления оборвал шум снаружи.
Штурм?!
Но КАК?!
А дальше размышлять было некогда. Все вокруг закрутилось в бешеной горячке боя.
