— Очень здорово, — оценил я. — После такого мероприятия уйти — самое то!
Что я несу, б*ядь?! Он же и вправду так «уйдет»!
— Я тоже так считаю, — светло улыбнулся мне пожилой водитель в зеркало заднего вида.
Совесть? Что такое совесть? Нету у попаданцев такой штуки!
— Сережка у нас анекдоты уморительные рассказывает, — отрекомендовал меня работнику баранки Брежнев.
— Это какие? — правильно понял сигнал начальника Никодим Петрович.
Я завел шарманку, и мы потихоньку тронулись к Боровицким воротам. Только не сутулиться, не дергаться и не падать на пол раньше времени! В идеале — не падать совсем, но это уже к рептильному мозгу, который прямо сейчас крутит пальцем у виска. Ну прости. В процессе Брежнев немного помог — сел ко мне в пол-оборота, чтобы удобнее было впитывать ржаку. Я, соответственно, сел поудачнее, почти целиком спрятавшись за дорогим Леонидом Ильичом. У самого въезда в ворота в голову пришла нафиг не нужная сейчас мысль — «а вот надел бы орденов как пятнадцать лет спустя, глядишь, и выжил бы».
Стоящий в оцеплении милицейский сержант бросился на нас, на ходу направляя на лобовое стекло доселе спрятанные в рукавах шинели «Макаровы». Водитель вдарил по тормозам — рефлексы, видимо, так-то в этой ситуации надо наоборот ускоряться, чтобы задавить убийцу, но, увы, не в эти времена.
Бах!
Продолжающее смеяться лицо генсека дергается, а на меня брызгает теплое и липкое. Выходного отверстия нету, но это — точно «хэдшот». Нет, ордена бы не помогли.
Бах!
Тело генсека снова дергается, а следом…
Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!
Водитель обессиленно падает на баранку, лбом вжимая клаксон. Товарищ Подгорный хватается за грудь слева — пуля пробила сиденье водителя, и этот теперь тоже не жилец. Сиденье дорогого Леонида Ильича тоже подкачало — левое плечо обожгло болью, в грудь словно лягнула лошадь. Заорал, но голос растворился в захлеснувшем сцену шуме, а я выхаркал на ладонь теплый комок. Это что, кровища? Моя? Срочно теряем сознание, чтобы прийти в себя на больничной койке! Нет? Придется терпеть это дальше. И почему так трудно дышать? Я что, с этими за компанию? Не хочу! Мне здесь нравится! А еще кто-то должен подстилать соломку и дальше! Можно я останусь?
Мольба неведомым силам не помогла — дышать становилось все тяжелее, а вот боль — наоборот, затихала, повинуясь накрывающему меня шоку. Больше всего меня сейчас беспокоил цвет собственной крови: говорят, что если кровь алая — это всё, а вот если потемнее — можно и еще немного пожить. Да почему здесь так темно, мать вашу?! Дверь открылась, и меня резко потянули из машины. Раненный сустав на такое надругательство сильно обиделся и невыносимым разрядом боли выключил сознание.
Глава 15
В себя пришел в самый неподходящий для этого момент — на операционном столе: больничный светильник ни с чем не перепутаешь. Врачи заметили и тут же аккуратно, но прочно прижали меня к поверхности. На лице — кислородная маска, которая, казалось, совсем не помогала — как будто марафон пробежал. В плече что-то противно кололо, шкрябало и дергало. Выжил или «респаун»?
— Сергей, моргни, если ты меня слышишь, — попросило склонившееся надо мной лицо в маске.
Я моргнул. Хе, не сдох! Остаёмся! Вот и хорошо, вот и слава богу. Щурящимися от яркого света глазами разглядел у входа в палату мужика в белом халате поверх «гражданки». Кобура топорщится — охрана, значит — а нахрена меня арестовывать? А зачем он прямо в оперционной? В правую руку что-то кольнуло, и я снова отключился.
Следующее пробуждение было уже более удачным — на больничной койке, за окном — темно, на лице маски нет. А жаль, она бы не помешала — дышать очень трудно. Но больше всего хотелось пить — кровяки много потерял. Попробовал пошевелиться и потерпел фиаско — меня жестко зафиксировали на кровати. Левое плечо вместе с рукой упаковали в гипс. Усилие далось тяжело — в глазах потемнело, выступил пот, и потребовалось отдохнуть пару минут, в течение которых я заметил, что у меня все болит, но как-то пофигу, а в голове — ничем необоснованное веселье. Колят мальчика чем-то. Нехорошо и опасно, но врачам виднее, верно? Башкой крутить можно, и в приглушенном свете ламп дневного света я увидел кучу цветов в палате, радио на подоконнике и мужика в халате поверх штатского на стуле у входа. Спит, у*бок!
— Почему служба… — сипло попытался я взбодрить его легендарным, но закашлялся.
Вот эта боль даже сквозь оглушенные рецепторы до куда надо добралась.
— Не разговаривай! — подскочил охранник и выглянул в коридор, вернувшись оттуда с бородатым дедушкой с фонендоскопом, в белом халате и накрахмаленном колпаке. Очки выдать и будет Айболит.
— Здравствуй, Сережа. Ты меня понимаешь? — добрым голосом спросил он, безэмоционально глядя на меня зелеными глазами.
Профдеформация, что поделать — очень сложно искренне сочувствовать каждому прошедшему через твои руки больному. Поэтому и алкоголизм без пяти минут профессиональная болячка — ну не выдерживают нервы.
Я кивнул.
— Хорошо, — улыбнулся доктор. — Меня Иваном Андреевичем зовут, я — твой лечащий врач.
— Спасибо, — аккуратно выдохнул я.
Кашля нет — отлично, так и разговариваем пока.
— Не благодари, работа у нас такая, — отмахнулся доктор. — Мама твоя час назад ушла, почти сутки здесь сидела. Уговорили пойти поспать, утром придет.
— Сутки? — охренел я.
— Сегодня вечер четверга, 23 января, — пояснил врач. — Ты находишься в Главном клиническом военном госпитале имени академика Н.Н. Буденко. Не переживай, организм у тебя молодой, органы не задеты, сустав мы тебе починили, а удаленный кусок легкого восстановится. Одышки не бойся — она тоже пройдет. Но врать не буду — ты здесь надолго.
Врач разговаривал со мной спокойным голосом и между делом померял мне давление, посчитал пульс, послушал грудь, для чего-то пощупал мне лодыжки.
— Можно попить?
Ко рту поднесли поилку, и я буквально всосал в себя какую-то жидкость. По послевкусию — вроде клюквенный морс.
— Спасибо. Генсек?
Врач отвел глаза:
— К сожалению, все, с кем ты ехал в машине, скончались еще до того, как им успели оказать помощь.
Срочно имитируем горе! Прикрыв лицо здоровой ладонью, расплакался чисто от жалости к самому себе. Я же не Электроник, а обычный, мать его, прол с читами. Да у меня за всю прошлую жизнь таких встрясок не было, как за полгода здесь! Устал — хорошо, что «я здесь надолго», восстановлюсь в тепличных условиях. Ну и привычку никто не отменял — рано или поздно на пулемет в полный рост смогу ходить, просто на по*уизме.
— Отдыхай, Сережа, — вздохнул Иван Андреевич, и, судя по звукам, покинул палату.
Ныть уже не хотелось, но охранник-то никуда не делся, поэтому пришлось похныкать еще десяток минут. Ладно, достаточно.
— Радио? — прошептал я.
— Это можно, — не стал он говниться и включил аппарат.
«…повторяем. Двадцать первого января, во время торжественного мероприятия по встрече космонавтов экипажей «Союз-3» и «Союз-4», на генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева было совершено покушение, в ходе которого генеральный секретарь погиб. Вместе с ним погибли Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Викторович Подгорный. Водитель правительственного автомобиля, который героически закрыл своим телом Николая Викторовича, награждён посмертно. Убийца — Виктор Иванович Ильин, двадцатидвухлетний уроженец Ленинграда. Основываясь на повести юного писателя «Миша Добрин и философский камень», которая публикуется в газете «Пионерская Правда», он уверил себя, что четырнадцатилетний Сергей Ткачев и сам является волшебником, подлежащим ликвидации. По итогам проведенной психиатрической экспертизы Виктор Ильин был признан недееспособным и помещен в психиатрическую лечебницу на принудительное лечение».
— Пи*дец, — простонал я.
