– Типа, как про Колобка?
– Нет, но… не знаю, в общем, как сказать, – пожал плечами бугай и долил остатки коньяка в рюмку.
– А ведь Вы писатель, – стебанул я, вновь махнул официанту и, когда тот подошёл, сделал заказ: – Повторить все три графина, – стал пояснять добровольно принудительно навязанным мне коллегам суть:
– Это фантастика, дорогие товарищи. Фантастика по любому, ибо это есть фантазия. Другое дело, что в данном случае, это, разумеется, не космическая и уж тем более не научная фантастика. Но всё же это фантастика. Другого определения жанра в советском кинопроизводстве попросту нет.
– А у них, там – на Западе есть? – заинтересовался Длинный.
– У них есть, – кивнул я. – Например те фильмы, в которых частая стрельба, они называют – боевик. Те, в которых любовь, сопли и слёзы, они называют мелодрама. Фильм, который предлагаю снять я, имел бы тэги: мелодрама фэнтези, триллер, мистика, драма.
– Что за фэнтези? – удивился Гаврилов. – Не слышал о таком.
– Это тоже фантастика – то есть вымышленная история с не правдоподобными для нашего мира вещами. Например, магией, загробной жизнью и далее в том же русле. Грубо говоря – это сказка, но не для детей.
– Я ж говорю – сказка.
– А я говорю, что не для детей. К тому же, как вы помните, бюджет, который предусмотрен конкурсом, крайне ограничен для того, чтобы снимать что-то серьёзное. Если бы нам установили такой же бюджет, как мне выделили на съёмки «Терма», то можно было бы подумать о чём-то более эпичном: относительно визуальной картинки. Сейчас же это не актуально. Да и установленные сроки не велики, чтобы снимать что-то масштабное. Так что фильм в основном должен быть основан на разговорном жанре, философии и не иметь никаких дополнительных декораций, которые нужно было бы строить с нуля.
– Но всё же, то что ты придумал, это мало того что не совсем понятная фантастика, так ещё и поповщина. Сценарий намекает и даже не просто намекает, а буквально говорит о религии. Ты думаешь, такое разрешат снимать? – тыкнул мне Длинный.
– А ты думаешь, нет? – тыкнул я в ответ.
– Не знаю, но тут явный религиозный душок, – пожал плечами тот и, взяв графин, разлил напитки по рюмкам коллег.
– Не увлекайтесь, Виктор Сергеевич, – сказал Варфоломеев, но рюмку в руку взял, чуть нам всем кивнул и выпил.
– Мне тоже кажется, что религией тянет, – поморщился после выпитого Гаврилин и, закусив долькой лимона, поморщился вновь. – Мне кажется, что с таким фильмом мы далеко не уедем.
– Уедем. И религия тут не причём. Так что не волнуйтесь – уедем, – поддержал я их виноградным соком. – Да ещё как. Тут главное, чтобы актёров нормальных найти, и чтобы Тейлор не облажался и права на песню таки выкупил. Без песни фильм многое потеряет! Так что обязательно нужны авторские права и разрешение.
А с этим могли быть небольшие проблемы. В той жизни певец и сочинитель данного суперхита, не захотел, полностью продавать права на композицию и поставил условие, что петь на записи будет именно он. Тогда продюсеры пошли на уступки и, заплатив композитору-певцу пятьдесят тысяч долларов, вставили в фильм именно его версию песни. Сейчас же мне этого было совершенно не надо. Песня сто процентный шлягер, который люди будут слушать, и восхищаться им десятилетия. Поэтому петь его собирался я сам. К тому же я собирался записать и вариант на русском языке, где вокальную партию разложить на два голоса – мужской и женский и спеть её вместе с Юлей. Но все мои идеи и мечты смогут реализоваться, лишь в том случае, если мистеру Тейлору удастся уговорить американского певца отказаться от прав на МОЮ песню.
Разумеется, по большому счёту, я мог бы этот шедевр заменить другим – благо библиотека интернета бесконечна. Но всё дело в том, что мне самому очень нравилась заглавная песня той картины. Без неё я фильм представить просто не мог. Поэтому собирался поручить Тейлору важное задание, во что бы то ни стало нужную мне песню заполучить.
– Тейлор? Кто это? – поинтересовался Гаврилин.
– Это мой зарубежный компаньон по нашему музыкальному и кино бизнесу, – сказал я, решив не пугать товарищей информацией, что тот является американским гражданином.
– Ясно, – кивнул Длинный и поинтересовался. – А песня про что?
– Ха, ну сами подумайте, про что может быть заглавная песня фильма в фэнтези мелодраме? Про любовь, конечно!
– Можешь напеть? – уже изрядно подшофе спросил Гаврилов.
– Э-э, в общем-то, могу, – задумчиво произнёс великий, рассматривая только что принесённый графин с «Белым аистом». – Но попозже, а сейчас я хочу вас вот о чём спросить, как так получилось, что именно Вас приписали ко мне? Как вообще проходило распределение? Жребий бросали?
– Ха, – хохотнул здоровяк. – Жребий… Ха-ха!
– Нет, Александр, всё было более прозаично. Насколько я понимаю, писателей распределили в случайном порядке. Нам достались Вы.
– Не верю! – усомнился комсомолец словам, которые приписывают Станиславскому.
– А зря. Это правда. Просто предложили и мы отказываться не стали. Захотели поработать с тем, о ком все говорят, – улыбнулся развалившийся на стуле Хемингуэй.
– Просто предложили… Ага… Всё ясно, – улыбнулся я и попробовал уточнить: – А кто предложил? – и попросил: – Только скажите, пожалуйста, честно. Я ведь всё равно узнаю. У нас сейчас хорошие добрые отношения. Так к чему строить меж нами забор недоговорённости, подозрительности и недоверия?
– В общем-то, Вы правы. Я скажу. Не знаю, как коллеги, но про конкурс я услышал от своей сестры. Она позвонила и сказала, что будет конкурс и рекомендовала подать на него заявку. Я подал и меня пригласили. Потом распределили, и я оказался в тройке вместе с нашими товарищами.
– Гм, интересная история. А сестра у Вас кто? Почему она знала про конкурс, а Вы нет? Она тоже состоит в Союзе писателей?
– Нет. Она просто моя сестра. А узнала она о конкурсе от мужа – от Славика.
– Гм…
– От Вячеслава Михайловича. Он рассказывал, что ты его знаешь.
– От Хмелькова? – обалдел я. – А сестра ваша – это жена второго секретаря московского горкома?
– Да. Она сказала, ты ей в новом фильме роль какую-то предложил, – открыл очередную тайну седовласый. – Это правда?
– Да. Она будет играть в том сериале, что мы собираемся снимать.
– О! Кстати, об этом сериале, – влез в разговор, изрядно наклюкавшийся Гаврилов. – Как думаешь, у нас есть шанс тоже попасть на Кубу, если наш этот фильм окажется успешным?
– Э-э… А Вы откуда про Кубу знаете?
– Так все у нас в Ленинграде знают. Меня тесть вызвал к себе в горком и рассказал, и о Кубе, и о конкурсе.
– Так. Понятно. Ленинград, Москва, – вздохнул я и, плеснув себе в пустой стакан немного сорокоградусной антистрессовой настойки, повернулся к третьему члену тройки, выпил и спросил: – А Вы, товарищ, откуда к нам попали? Из Свердловска или из Новосибирска?
– Из Московской области, ик, – улыбнулся тот пьяной улыбкой. – Но если интересно как узнал, ик, то скажу. Мой, ик, дядя – депутат Верховного Совета народных депутатов, ик. Он мне позвонил и сказал, что вскоре конкурс объявят. Сказал, ик, чтоб не тянул с подачей заявки. И вот, как только конкурс объявили, я сразу подал заявление и теперь я тут – вместе с вами, ик.
– Ага. Значит, конкурс всё же объявляли, – хмыкнул я в очередной раз, за эту свою новую жизнь поражённый фактом откровенного «кумовства».
– Конечно. А как же, ик?
– Извините, ещё вопрос: а вы все в Союзе писателей состоите? Или как?
– Конечно, состоим. А как же?! – усмехнулся Гаврилин, делая себе бутерброд из буженины. – Состоим. Пишем. И работаем.
– Кто бы сомневался, – наливая себе ещё полстакана, произнёс бывший пионер.
– Александр, так как насчёт песни? – напомнил об обещании Варфоломеев.
– Будет и песня, раз обещал, – кивнул я, тяжело вздохнул и, выпив, пошёл искать официанта, чтобы тот включил электроаппаратуру, стоящую на небольшой сцене, а также выдал мне в аренду на время гитару.
