Далее был иностранец — Иоган Готлиб Герги — химик, минеролог, этнограф, ботаник, картограф, сотрудник химической лаборатории на Васильевском острове.
— Так на Васильевском острове есть химическая лаборатория?
— Именно! Ведает ею Академия Наук, а основана ещё Михаилом Васильевичем Ломоносовым.
— А где находится?
— Бонов дом, на второй линии Васильевского острова под нумером 45.
Надо бы туда наведаться, посмотреть, как выглядит передний край науки в 18 веке — сразу же подумалось мне.
Наконец, представления закончились.
— Итак, господа, просветите, чем занимается общество ваше?
— Согласно устава, государыней императрицей утвержденного, Общество ведает улучшениями сельского хозяйства и всяческими усовершенствованиями, с ним связанными — ответил за всех Озерецковский.
Гм. Странно!
— Мне думается, господа, что обществу вашему надо заниматься более не сельским хозяйством, а промышленностью. Тут сейчас открывается такое поле для деятельности, что трудно даже с чем-либо сравнить!
Господа меж собой переглянулись, и Николай Яковлевич, немного сконфуженно, как делают подчинённые, сообщающие начальству неудобную правду, извиняющимся тоном произнёс:
— Видите ли, Ваше высочество… Согласно учению «экономистов», главенствующему сейчас во Франции и по всей Европе, действительно созидающим является лишь труд земледельца; торговцы же и ремесленники, не исключая и заводчиков, суть бесполезные классы, ничего полезного не дающие! Потому главная цель нашего Общества — земледелие; сие одобрено Государыней Императрицей и признано самыми авторитетными учёными как высшее благо!
— Гм…
Сначала мне показалось, что я ослышался.
— Простите… Как вы сказали, господин Озерецковский? Торговля не создаёт никакого блага? Промышленность не даёт ничего полезного? Как это странно… И что это за учёные сие проповедуют?
— Мосье Кёне, мосье Мирабо, и многия другие. Притом известнейший из них, господин Тюрго, был одно время министром Людовика XVI. А мосье Де Ла-Ривьер, виднейший из учёных — экономистов, на сей предмет имел даже честь разговаривать с государынёй нашей!
— Надобно справиться у неё о впечатлении от этого господина. Ну а как они сей вздор обосновывают?
— Видите ли, когда крестьянин кидает в землю семя, а получает с него три, пять, а в иных странах и все пятнадцать зёрен, он тем самым создаёт новое богатство, но сего времени не существовавшее в природе. Было одно — стало пятнадцать! А что касается иных классов, они ничего подобного не достигают. Судите сами, заводчик не создаёт металла — он лишь извлекает его из руды. Ремесленник не рождает сапог — он просто видоизменяет кусок кожи. Торговец же — самый бесполезный из всех, — он вообще никак не влияет на товар свой. Просто покупает его дешевле, а продаёт дороже, только и всего!
И вот эти все господа смотрят на меня с самым серьёзным видом, а я в ответ смотрю на них, и не знаю даже, что и сказать. То, что они несут чушь, совершенно очевидно… для меня. А для них это — святая истина! А некий Тюрго, проповедовавший эту ересь, был даже министром в Франции!Неудивительно, что там скоро будет революция!
— Ладно, господа. Рад был знакомству с вами. Думаю, нам есть ещё, о чём поговорить, но сделаем мы это несколько позже.
Возвращался я в сопровождении Самборского во дворец, в состоянии глубокого и мрачного изумления. Глядя на свинцовое северное небо, на глубокие осенние лужи и мастеровых, постепенно мостивших Адмиралтейский луг, превращая его в Дворцовую площадь, я не мог поверить увиденному. Люди в этом Вольном Обществе, несомненно, были элитой отечественной экономики, но что за бредовые мысли их одолевают? «От промышленности нет толку» — вот надо было до такого додуматься?
Оказавшись во дворце, я сразу же поле обеда оказался вызван к императрице. При ней находился и Самборский — видимо, после нашего с ним возвращения он сразу поспешил к ней на доклад.
— Ну, как тебе понравилось у «экономиков»? — спросила она, осматривая меня так, будто бы в первый раз видит.
— Даже не знаю, что сказать. Странные господа! Толкуют, что нет проку от торговли, когда весь свет знает, какие выгоды Голландия и Англия имеют от своих заморских негоций. Уверяют, что бесполезны ремёсла, а горнозаводчики лишь впустую разоряют недра. По-моему, чепуха какая-то, только вот я это чувствую, а объяснить словами не могу, а у них, наоборот, всё очень складно выходит!
Екатерина от этих слов просто просияла улыбкой.
— Вот, молодец, Сашенька! Как радуешь ты меня сейчас, в словах не передать! Вот и я давно уже заметила — учёные то и дело напускают на себя важный вид, выдумав что-то, кажущиеся им верным; а на деле, оказываются в дураках, бесплодно умствующих в эмпиреях, а по земле не ходяше. Надобно таких пуще чумы опасаться! А уж экономисты эти — сугубые пиявки!
— Слушай, а ведь кто-то из них — Ривьер, кажется, — к нам приезжал, и ты его принимала?
Взгляд Екатерины затуманился далёкими воспоминаниями.
— Да, был такой, верно, самый придурковатый из всех, — вздумал меня учить, как управлять своим государством! Уж так он со своими советами лез, ну в каждой бочке затычкою, и всё, что не сделаю — всё ему не так. Надоел мне ужасно, а прогнать нельзя было — его Дидрот мне тогда приискал, и хвалил как самого толкового их них! Я тогда молода была, только-только взошла на престол, искала хороших советчиков. Ну, мне и подсуропили этого Ла Ривьера… а он дурак-дураком!
— Понятно. Бабушка, мне тут про лабораторию рассказали, Ломоносовым учреждённую. Можно мне как-нибудь туда съездить? Очень любопытно!
— Отчего нет, поезжай, только день выбери получше, без дождя!
— А ещё встретил я господина Эйлера, начальника над Сестрорецкими заводами. Вот бы мне ещё где побывать!
— Ну, это далеко, Сашенька, и дорога сейчас плохая! Туда, если хочешь, поехать можно, но или летом, на яхте, или зимою, по льду на санях!
Ладно, позже, так позже.
Глава 16
Много больше пользы принесла поездка моя в Горное училище. Ранним утром в коляске Протасова мы переехали свинцово-серую Неву по знакомому уже мне наплавному мосту на Васильевский остров, и отправились в училище, где нас должны были уже ждать. Ехать пришлось недолго — вскоре мы оказались перед прекрасным, украшенным скульптурами каменным зданием, построенным графом Орловым специально под Горную школу. Ещё у порога встретил меня её директор, Пётр Александрович Сойманов, грузный горбоносый господин лет шестидесяти, и несколько учителей. Перед входом выстроили в шеренгу учеников в форменных красных мундирах. От вида целого отряда взрослых, при шпагах, молодых мужчин, ждущих меня под моросящим осенним дождём, мне стало очень неловко.
— Господа, рад видеть вас, но, прошу, пройдите же внутрь! Право, не стоило так себя затруднять!
Вскоре мне показывали классы, учебные пособия, образцы минералов и различные инструменты для горных работ. Воспитанники делились на казённых, полупансионных и своекоштных, в зависимости от способа платы за обучение. Были среди них и лица дворянского звания, и выходцы из купеческого сословия.
Младшие классы набирались с 12-ти лет, и обучали до 20-ти. Сначала учили иностранным языкам, (не менее двух), потому что и профильная литература, и само дальнейшее обучение шли, в основном, на немецком.
Меня, правда, сейчас интересовали больше не вопросы образования, а, скорее, сами готовые специалисты, из которых можно составить поисковые партии.
— Пётр Александрович, надобно нам с вами подумать о расширении работы «в поле». Можно ли организовать экспедиции, для поиска руд и минералов, из ваших выпускников?
— Право не знаю, ведь у нас идёт учебный процесс, прерывать который нежелательно!
— А вы организуйте им практику, для опыта в поисках! Это ведь тоже часть учёбы!
— Ну, если подходить так, то возможно!
— Добро. Дайте я продумаю всё, да и сообщу вам план желательных действий. А финансирование, как я понимаю, надобно делать через Александр Романовича?
