— Временами хуже, Василий. Правда, улыбаются в лицо чаще. Моду у американцев взяли. Но в целом и хамят, матом ругаются, себя не уважают.
— Ничего в России, короче, не меняется. Слушай, — Шукшин встал как вкопанный у входа в подвал. — Я, кажется, понял, о чем буду писать сценарий. И пусть эти сволочи только попробуют мне отказать! До ЦэКа дойду. Откуда есть и пошла земля Русская, как мы стали русскими и что есть в нас русского.
Лицо великого писателя буквально расцвело.
— Помог все-таки тебе попаданец?
— Ага. Вот ты мне почему поначалу странным показался. Но больно уж здорово вошел в наш мир, пообтерся. Даже авоську с собой захватил.
— Мы и не такое прошли, Василий.
— Пойдем, расскажешь. Ты не бойся, я пить больше не буду. Так, стаканчик. Моя норма на сегодня сделана! Просто мы у ребят все выпили, стало как-то неудобно, потому и пошел с тобой. Главное — ведь угостить людей хороших, а не себя показать. Какой ты гарный хозяин.
— Вот это королева!
Шукшин переводил взгляд с эскиза на Надежду и обратно. Степан откровенно хмыкнул. Он уже заметил, что Рашко на своих картинах несколько облагораживает всех «натурщиц». И в самом деле, делает их истинными королевами.
— Отлично вышло, Дмитрий.
Надежда хлопала ресницами и скромно улыбалась. Она так мило стеснялась Шукшина, его откровенного восхищения, что даже Степан был несказанно удивлен. Обычно Ягужинская за словом в карман не лезла.
— Вы, Наденька и в жизни выглядите настоящей русской красавицей. Вот, Дима, пиши с неё княжну! Я же, когда буду сценарий писать, именно её образ представлять буду. Шире свою картину сделаю. На несколько фильмов. Будешь у меня княгиней Ольгой! Той, которая древлян сожгла.
— Ого, ты замахнулся! — Рашко покачал головой. — Новая огроменная затея?
— Спасибо твоему другу, историку. Я же зимой у себя там на Алтае много писал, размышлял, как будто готовился к чему-то. Приехал сюда по делам издательским и сразу к тебе. Значит, судьба?
По спине Холмогорцева пробежали мурашки. Это что получается, он сейчас отчасти поменял ход истории? Будет новый великий фильм? И наверняка сам Василий там сыграет, возможно, лучшую свою роль в жизни? Ну не верил Степан, что такие люди живут долго. Вон, как зажглись шукшинские глаза. Горел он всегда, всю жизнь, как светоч. Потому и ушел в том мире рано.
— Счас ребята, я вам рис по-китайски сготовлю и поговорим. Меня аж распирает от идей! Душа горит!
Они сидели рядом. Женщины обменивались какими-то историями, Надежда пообещала сшить жене художника сногсшибательное платье. Василий ел мало, почти не пил, много говорил, время от времени что-то спрашивая у Степана. Дмитрий странно на них посматривал, как будто впитывал висящее за столом оживление. Холмогорцев не сомневался, что вскоре в мастерской появятся новые эскизы. Эх, придется ему еще не раз сюда приезжать позировать на пару с Надей. Рашко уже договорился с ней на портрет. Ну понятно, где еще такую натуру найдешь?
— Я не люблю людей больших, уверенных в себя, без страха и упрека, мне нравятся человеки «маленькие»! Ведь из них наша жизнь и состоит! На другого простачка глянешь — сколько же там всего сложного внутри наверчено! Ну а встретишь на Мосфильме какого-нибудь Народного — дрянь человечишко! У нас на Катуни на рыбалке с мужиками иной раз так языками сцепишься, что на тебе готовый рассказ!
— И писал?
— Всю зиму. Скучно сидеть просто так. Как легче стало, так и пошел в народ. Я сюда чего и приехал — сборник рассказов выпустил. Почему-то сразу приняли.
— Времена меняются, — задумчиво протянула Надежда.
— Думаешь? — вскинул голову Василий. — Может, и проще станет, но суть все равно не изменится. Человечишко существо подлое, косное, меняться он не любит.
— Какой ты, однако, оптимистичный, Василий. Но сам же постоянно пишешь и снимаешь про людей, — ухмыльнулся Дмитрий. Видимо, этот спор продолжался у них давно.
— Ну а про что еще? Возьми любого нашего мужичка, да разверни его душу вширь. Дорога выйдет от Бреста до Магадана!
— Образно, ёмко.
— Понимаешь!
Шукшин встал и прошелся вдоль картин, остановившись около какого-то пейзажа.
— Дим, у нас рисовал?
— Нет, это в Забайкалье. Там стройка начинается, ездил в командировку.
— Похоже. Осень, сопки, стылость. Душа в эти дни умиротворяется, как будто заново омыта осенним дождиком. Вот сижу я, братцы, как-то на завалинке и внезапно понимаю, что все не то и не так. Сердце схватило и не отпускает. Потому уже глянул по календарю, матерь божья, у меня ж сороковой день пошел.
На стол упала вилка, Надежда побледнела. Она до сих пор не догадывалась, что в том мире Шукшина уже не было. Точной даты его смерти не помнила.
— И каково это?
Опять этот пронизывающий взгляд истинного художника. Холмогорцеву снова стало не по себе, как будто он лезет грязными ногами в чужую душу. Но видимо, для Василия он стал отчасти своим, или тем, кого можно не бояться. Степан и сам в принципе умер, для того мира. Два сапога пара!
— И понял я, что любви мало. Мало у нас в мире любви. Вот блага и нет на земле. И долголетье нам не светит. Все крутимся, вертимся, не до нежности к родным, старикам и детям. Жить надо чисто, а я вот столько лет забывал матери деньги посылать. Думал квартиру в Бийске купить, куда в её возраст со скотиной возиться. Не хочет, — Шукшин вздохнул. — Может, это и правильно. Пока работаешь, трудишься — живешь.
— Ты-то у нас труженик.
— От родителей все. Вызвали, короче, меня в Москву, аванс вручить и договор подписать, поездом поехал. Хотелось после зимней спячки с народом пообщаться, мир посмотреть. Страна гудит — «Люди из будущего валятся. Плохо там у них, беда! Зато мы теперь знаем, как не надо. Грядут перемены». Надеются люди на перемены. Только вот будут ли они на пользу народную? Страшно мне чего-то. Как будто в темную пропасть заглянул. Наша-то родная история, получается, исчезла, а другая еще не появилась. Вот решил к вам заглянуть, душу успокоить, а тут эти самые люди, — Шукшин смягчился и на его простоватом лице прорезалась хорошая улыбка. — И не так это страшно, оказывается! Те же люди, пусть и со своим взглядом на жизнь. Мне вот Степан такое дело предложил.
— Василий…
— Да не важно. Ты как будто камень из былины, на котором написано куда дальше двигаться. Дорогу я уже сам выбрал. Так что, братцы, завтра отдохну и на Мосфильм. Должок там кое за кем остался. Да партнеров по съемке с осени не видел. Юра Никулин к себе звал. Кстати, сегодня есть у них представление? Мы еще вроде не опаздываем. Сто лет не был в цирке! Где-то у меня был его номер, — он полез за записной книжкой. — Где тут телефон-автомат имеется?
— На углу, — ответил задумавшийся о своем Дмитрий. — Меня себе в картину возьмешь? Мы так с тобой ни разу и не поработали?
В ответ была знаменитая вспыхнувшая сама собой улыбка.
— Сумасшедший денек, — Надя еле добралась до дивана и буквально рухнула. — Мастерская, Шукшин и еще Юрий Никулин! Для одного дня это перебор. Одно слово Москва!
— Ты же сама хотела успеть везде и повсюду.
— Ага, только забыла, насколько это утомительно. Степа, помассируй, пожалуйста, ноги. Ох, как хорошо у тебя получается!
— Ты, кстати, чего сегодня молчала?
— Я не молчала, с Ириной много чего успела обсудить. Даже не представляешь, сколько у нее и Димы в Москве знакомых? Я загибать пальцы устала от перечисления знаменитостей. Невероятно интересная пара.
— Я про Шукшина.
— Не знаю, оробела. Но какой импозантный мужчина! Но…понимаешь, чувствую рядом с ним маленькой девочкой и ничего поделать не могу.
Степан остановился и взглянул в глаза жены.
— Так и маленькой? Ножка у тебя, очень даже не детская. Вася это точно заметил.
— Вот дурачок. Иди ко мне скорей! Я так по тебе соскучилась. С ума сойти, мы будем десять дней вместе и на море. Сравню сервис будущего с нынешним элитным.
— Там далеко не элита собирается. Важные люди, Надя, но далеко не элита.
