Лучше не будет. Отощав за границей в изгнании, Карл постарается отожраться на английских хлебах, в том числе и на таких, как он сам…
Нет, спокойствия тут больше не будет. К тому же…
Томми хорошо работалось при Кромвеле, а Карл, когда придет, начнет задавать простые вопросы. Первый – где взять денег. Второй – почему вы меня не поддержали? И драть будет три шкуры… нет, не верил Томас в королевскую доброту, но и что поделать – не знал. Никак не знал.
Оттого и был грустен и задумчив.
Кто-то уже уехал из Англии, и Томас подозревал, что ему придется сделать то же самое. Сгрести, сколько в горсть поместится, – и деру. Но куда?
В колонии?
Вот уж спасибо, туда вся ссыльная шваль стекается, всю дрянь ссылают, индейцы дикие бегают – и он туда поедет?
Обойдемся.
А куда?
Проблема была в том, что нигде его особенно не ждали. Как ни крути, люди – животные стайные и чужаков нигде не жалуют. Куда ни подайся.
Он будет приезжим, и только внуки его, быть может, получат шанс на достойную жизнь. Даже и в колониях… но туда точно не хотелось.
А куда?
За этим тяжким размышлением и застало его письмо.
Джон, баронет Томсон.
С Джоном они были знакомы давно, очень давно, а точнее – с его отцом, Ричардом. Джонни тогда бегал в коротких штанишках, ну а когда началась вся эта свистопляска – Томсоны уехали. И куда?
В Московию, к этим дикарям! Там, говорят, так холодно, что зимой птицы на лету замерзают!
Ужас!
Но… судя по письму – Джон там не замерз.
Просит его принять? Почему бы и нет…
* * *
Протопоп Аввакум прибыл в Москву со всем семейством, к коему относились жена Анастасия Марковна, а также дети Иван, Агриппина, Прокопий, Корнилий и Аграфена. И отправился прямиком к царю. Точнее, слуги привезли пред царские очи, вот как был – грязным, с дороги, усталым…
Алексей Михайлович принял его добром, пожаловал деньгами и шубой с царского плеча – и отослал… к боярыне Морозовой. А уж оттуда в Дьяково.
Почему так?
А почему бы нет?
Сейчас, если протопоп начнет скандалить и ругаться, он уже в глазах всех будет виноват. Его царь добром принял, к детям своим даже допустил, а он, тварь неблагодарная… черный пиар – это изобретение еще каменного века. Вот пока Аввакум был в Сибири, он был мучеником и героем. А сейчас он приближен к царю, а уж как он себя в ответ покажет – большой вопрос.
Аввакум, не будучи дураком, тоже это понимал. Но шокировал его разговор с боярыней Феодосией.
Та клялась и божилась, что вызвали протопопа по просьбе царевича, что царевич за двуперстие, что он сам не одобряет Никона с его реформами. И вообще – пусть батюшка сам поедет да посмотрит.
Когда?
Да хоть и завтра. Но лучше через три-четыре денька, как отдохнет. Все-таки путь был тяжким. Вера помогает, да, но детей жалко. Пусть передохну́т?
Аввакум согласился. Он-то сам – да, но жену ему было жалко. Любил он свою Анастасию, любил…
Может быть, меньше своей веры, но больше всего остального.
* * *
Дьяково стало для протопопа шоком.
К такому он не привык и такого не ожидал.
Ни мальчишек, которые бодро гоняли по полосе препятствий, ни царевича, который разминался в сторонке, ожидая своей очереди, ни кучи девушек в тереме, ни ласкового приема от царевны Анны, ни неожиданно умных темных глаз четырехлетней Софьи.
Жестких, ярких, изучающих.
– Тетя, дядя хороший?
Картавая речь настолько не вязалась с этим взглядом, что протопоп даже слегка опешил. Царевна Анна улыбнулась девочке.
– Да, дядя хороший. Но он устал с дороги, ему надо в баньку, потом отдохнуть…
– А он ужинать с нами будет?
– Будет, – приняла решение царевна Анна. – Мы ждем вас сегодня вечером, с семьей, в большой горнице?
Аввакум поспешил согласиться, понимая, что происходит что-то неясное. Не ждал он такого, никак не ждал.
Ни любопытных, острых взглядов от девочек-служанок, ни жесткого, почти ненавидящего взгляда от встретившегося Симеона Полоцкого, ни неожиданно приветливой улыбки от царевны Татьяны. И тем более кучки девочек с кусками бересты и угольками, которые что-то рисовали под ее руководством, причем Татьяна, даже не сильно ругаясь, подходила к каждой и показывала что-то, что надо исправить…
Протопоп, конечно, вернулся бы посмотреть. Но… а как?
Не стоит лезть в женские дела, начнешь выяснять – дураком себя выставишь. Единственное, что ему оставалось, – следовать за ключницей в отведенные ему покои и ждать ужина. И пытаться расспросить женщину.
Но тут он наткнулся на жесткое противодействие.
Царевич?
Не мое дело царевича обсуждать, хороший он человек, добрый.
Царевны?
Не мое это дело – царевен обсуждать. Хорошие они люди. Добрые, ласковые, заботливые.
И – все. Весь набор информации. В баньку с дороги пойдете? Хорошо, тогда я сейчас распоряжусь, вы покамест дух переведите с дороги, а я к вам девочку пришлю, как все готово будет. И протопоп с семьей остались в большой горнице.
Аввакум огляделся по сторонам, посмотрел на свою любимую Настеньку…
– Странно тут все, батюшка…
– Очень странно, матушка. Но…
Выводы делать было еще рано, сначала надо хотя бы с царевичем увидеться.
* * *
Софья пыталась изобразить угольком на бересте поставленную Татьяной вазу и размышляла. Получалось у нее откровенно плохо, но зато ей никто не мешал думать. Она подлизывалась к тетке, заодно приглядывала за ней, показывала своим девочкам, что она с ними, не мешала тетке Анне, которая сегодня разболелась – бывает такое у женщин, а заодно прикидывала приоритеты и была весьма довольна первым впечатлением.
Протопоп был мужчиной очень… своеобразным.
Фанатик?
Безусловно. Не просто верующий, а из тех, которые попросят его к кресту кверху ногами приколотить, чтобы Христа не оскорблять. За веру и в огонь, и в воду. Домашний тиран? Нет, тут такого слова просто нет. Тут принято, что в своей семье мужчина на земле – первый после Бога, для него абсолютное послушание домашних – норма жизни и обыденность. Так что с этой стороны все нормально. А умный?
Вот это еще предстояло установить, чего он больше хочет – стать мучеником за веру или добиться своего? Первое-то несложно, достаточно предоставить ему идти своим путем. А второе?
Софья еще по той жизни помнила староверов – и ведь ничего плохого в них не было! Да, народ своеобразный, да, тяжелый в общении, ну так а вы какими будете на их месте? Зато ни алкоголя, ни табака, ни любви к Европе. Тут определенно есть с чем поработать. И вообще – у России и без того хватает проблем, чтобы еще и междоусобицы начинать раньше времени.
Оставалось поговорить еще раз с Алексеем. Брата она настраивала с того момента, как речь впервые зашла о протопопе, и надеялась сейчас на хороший результат. Лешка был замечательным ребенком. Умный, активный, в меру серьезный и творчески развивающий ее идеи. И самое главное – способный свернуть горы, если ему будет интересно. А об этом уже заботилась она, расписывая прелести скотоводства. Сейчас отец ему впервые не дал получить новую игрушку – и он разозлился. И горы свернет, чтобы она у него была.
А протопоп… есть в нем харизма, а не только харя, как в двадцать первом веке у многих деятелей, есть! Если правильно стыковать его с братцем – это будет великий тандем. Не хуже, чем Никон в свое время с Алексеем Михайловичем. Но на чем погорел Никон – это на власто- и златолюбии. А у Аввакума семья есть. Если еще через них аккуратно влиять – получится очень неплохая комбинация. Тем более при финансовой поддержке боярыни Морозовой…
Взгляд в окно показал, что Алексей и его приятель Ванечка Морозов возвращаются в терем. Усталые, грязные как черти, но довольные.
Софья подняла руку, привлекая к себе внимание тетки Татьяны, которая поспешила к ней.
– Что, Соня?
– Тетя, мне выйти надо? Можно?
– Конечно. Пусть тебя…
– Не надо меня провожать, я уже взрослая! Я сама справлюсь!
Заявлено было так гордо, что девочки невольно заулыбались. Не сдержала смешок и тетка Татьяна. Она была довольна собой. Будучи по натуре довольно властной, она нашла себя в преподавании – а почему бы нет? В душе каждой женщины живет учитель и воспитатель, просто одни готовы заучить всех окружающих, а другие находят, куда его спустить, – и тогда родня вздыхает с облегчением. Татьяна же сейчас получила почти два десятка девчонок, которых надо было научить рисовать, и ключевым словом тут было «научить». Сначала она пыталась сопротивляться, но чем еще заниматься в Дьяково?
За неделю ей надоели все занятия – и она попробовала сделать первый шаг. Тем более что Софья нагло лезла и спрашивала, когда тетя Таня с ними позанимается, так что вроде бы и поступаться гордостью не пришлось. Опять же Анна вроде бы и не пыталась давить, но сделала так, что Татьяне было совершенно нечем заняться – только молиться и рисовать. А на фоне жуткой занятости Анны ее безделье выглядело еще более утомительным. На фоне всеобщего почтения, с которым обращались к Анне, ласкового «матушка-царевна» в устах слуг, всеобщей любви и уважения.
