Во-вторых, тренировки по Грону. Завтра игра с «кардиналами», командой другой гимназии. Тренер хочет меня задействовать, но без Рарогов. Их он бережет для «буйволов», фаворитов сезона. Будут огненные воробьи секретным оружием.
Еще во дворе усадьбы меня настораживает, что у крыльца поджидает заведенная «Волга». За рулем Тимофей читает газету, языком смачивая пальцы перед очередным перелистывание страницы. Почему мама не уехала на завод? Слугу не отвлекаю, иду сразу в дом.
В столовой обнаруживается Елизавета. Грустная-грустная сидит, а когда вхожу, пристально смотрит мне в глаза, как на радугу, словно потерялась в сомнениях, словно ищет ответ на моем лице.
— Сынок…Сеня… — она словно хочет меня наругать, но не может. Просто не хватает силы воли повысить голос на любимого сына.
— Мама, что случилось?
— Ты не ночевал дома, Сеня, — с укоризной смотрит.
— Конечно. Я же предупреждал, что ночь проведу на заводе, — теряюсь. — И знаешь, всё прошло успешно. Продукт готов, даже презентован княг…
— Мне доложили, что ночью ты уехал с завода вместе с Екатериной, — прерывает мать. — Скажи честно, сынок, ты спишь с этой взрослой женщиной?
Фу-у-ух, камень с души, а то уже подумал, кто-то умер. Но что же тогда выходит? Меня вздумали учить жизни? Атата. Придется показать матери границы допустимого.
— Мама, — строгим тоном говорю. — Да, сегодня я спал с Лизоблюдовой Екатериной, нашим новым генеральным директором. Это мое личное дело. Не волнуйся и не переживай. Твой сын — тоже взрослый человек и знает все возможные последствия своих решений.
Елизавета не отрывает от меня удивленного взгляда. Такое ощущение, что она шокирована, и даже не тем, что я сказал, а как. А потом из ее прекрасных глаз скатывается слеза по щеке. Меня прошивает током. Ни о чем не думая, бросаюсь к Елизавете и обнимаю. Она почти сразу успокаивается, но все равно долго не отпускаю ее.
— Мама, прости, — ласково глажу по волосам. В то же время поражаюсь самому себе. Сыновьи инстинкты оказались очень сильны.
— Ничего, Сеня. Всё ведь правильно сказал. Взрослый ты у меня уже.
— Тогда почему плакала?
— Просто ты сейчас был так похож на своего отца, Сеня, — она тяжко вздыхает. — Сева почти так же говорил, когда…когда…
Но я уже догадался.
— Когда погубил наш род, — договариваю почти шепотом.
Секунда тишины.
— Да, — Елизавета зарывается лицом мне в плечо. — Прости, но это так.
— Извиняться нужно вовсе не тебе, а отцу, — крепче прижимаю к себе мать. — Но рассказать правду всё же нужно. Пора бы уже. Что натворил Всеволод, мама?
Мы разжимаем объятия, я усаживаюсь напротив Елизаветы.
— Хорошо, Сеня, твоя правда, — соглашается она, подняв глаза к потолку. — Слушай же. Когда ты был маленьким, Всеволод полюбил еще одну женщину. Гнездову Ефросинью из Выборгских дворян, — в голосе матери звучит женская обида. Голубые глаза влажно блестят, уголки губ опадают. — К сожалению, Гнездова ответила ему взаимностью. Они оба были очень легкомысленны и разделили постель до брака, даже не уведомив о своих отношениях ни Беркутовых, ни Гнездовых. Тогда и проросло семя злого рока. Ибо так решил Сварог, что новая зазноба твоего отца забеременела. — Елизавета делает паузу и горько качает головой. — Но где-то в то же время глава рода Гнездовых обручил папину забаву с отпрыском герцога Миронова, главы Дома Мироновых. Вскоре вскрылось, что невесту великого герцога попортили. Беременность Ефросиньи от твоего отца стала известна общественности. Разразился скандал. Мироновы пылали страшным гневом и требовали огромнейшей виры с наших покровителей — князей Волконских. Те не соглашались. Казалось, не миновать войны между двумя Домами. Выборг чуть не пошел на Тверь. Но вмешался граф Дмитрий Долгоногий. Благодаря его посредничеству удалось сузить размах войны до двух родов. Гнездовы против Беркутовых. Таким образом, Гнездовым поручалось смыть позор с Мироновых. И они смыли. Нашей кровью. А мы…мы проиграли, — с трудом доканчивает Елизавета. — Потеряли практически весь род.
Она опускает голову. Беру женщину за руку, поглаживаю большим пальцем ее хрупкую ладонь.
— Поэтому, когда я узнала о тебе и Лизоблюдовой, то испугалась, — признается мать. — И честно, сынок, до сих пор боюсь. Боюсь этой Лизоблюдовой. Вдруг ты, как отец, необдуманно влюбишься, а Екатерина — женщина очень красивая, любому голову вскружит, особенно молодым мальчикам.
— Мама, Екатерина — роскошная женщина, — не отрицаю, отчего Елизавета со страхом сжимается. Я поднимаю с ее колена вторую руку и говорю твердо: — Но мое сердце отдано только тебе с Леной. Пока не обустрою вас, не собираюсь строить никаких долгих отношений. Я не Всеволод, я намного совершеннее. И я сделал Катю гендиром, чтобы она работала, как вол, а не нежилась в моей постели.
— Ох, Сеня, — радостно улыбается она, и новая слеза стекает по краешку голубых глаз. Но уже слеза счастья. — Я, конечно, безумно рада, но ты не забывай встречаться с девочками своего возраста. Не стригись в монахи!
— Постараюсь, — хмыкаю. Уж определись, женщина.
— Еще, сынок: сегодня вечером я улетаю в Москву. Проблемы с рестораном, шеф-повар уволился, надо нового искать, да и Лена долго уже одна, — она обеспокоенно смотрит. — Ты справишься сам с заводом.
— Да вот уже… — и я рассказываю про создание адаптируемой сигнализации за одну ночь и о том, как она уже обеспечивает безопасность экспонатов на выставке, находящейся под покровительством княгини.
Елизавета удивленно открывает рот и даже забывает о дворянском самоконтроле. Радостно, как девочка, хлопает в ладони и едва не подпрыгивает в кресле.
— Сеня! Сеня! Да ты предприниматель от бога! Тебя сам Сварог отправил в наш род!
— Эх, если бы, — вздыхаю. Никакой не Сварог, Бемижар это, скотина. — Ладно, ма, мне же в школу надо, а я еще даже не завтракал.
— Точно- точно, — подхватывается она с места. — Сейчас Тамару кликну, пускай яичницу приготовит.
В дверях появляется Феня в белой рубахе и широком голубом сарафане, подобная яркой бабочке. Рыжая девушка выставляет вперед худенькие руки.
— Барыня, не надо тетю Тамару. Она сейчас лепит пельмени на заморозку. Я сама за молодым барином поухаживаю. Разрешите? — и смотрит жалобно как щенок в приюте.
— Да без разницы кто, Фень, — аж опешила мама. — Если тебе хочется, то конечно разрешаю.
— Тогда пять минут обожди, барин, — строго смотрит на меня служанка.
— Хоть двадцать, Феня, — машу рукой. Прогулял уже и так до фига, так что без разницы, еще уроком больше или меньше.
— Нет, всего пять мину-уточек! — выпевает Феня.
И девушка с довольным выражением лица, чуть ли не вприпрыжку, уносится на кухню. Мама вздыхает, глядя вслед голым белым ножкам без колготок:
— Совсем весна девке в голову ударила.
Завтрак, душ, переодевание занимают полчаса. В школу я приезжаю к трем последним урокам. Эх, Фалгор, Фалгор. Ладно, в конце концов не учиться же приехал. Это просто ворчит мой внутренний перфекционизм. К главному-то успел — к большой перемене, на которой мы со Степкой и двумя барышнями идем в столовую.
— Ты в школу ради тыквенного супа что ли ходишь? — фырчит Ира, наблюдая, как уплетаю оранжевый крем-суп. А мне все равно, пускай пыхтит как ежик. Так даже вкуснее. Ммм, объедение, это тебе не какой-то жеваный болотопс.
— Еще на тренировку, — усмехаюсь. — Завтра ж игра.
— Оу, тебя поставят на поле? Круто! — Алеся как всегда добродушна. — Тогда мы точно разорвем этих дебилов «кардиналов»! — Э-э-э, ну почти всегда. — И никакой Цезарь их не спасет.
— Что за Цезарь?
— Кмет, — надувает щеки барышня. — Как и ты, Арсений. Только он с доспехом, конечно. А Цезарем его зовут, потому что может выдавать несколько техник одновременно. А, ну еще он воздушник.
Вот даже как? Серьезный противник. Или нет. Чего гадать? Встретимся, узнаем.
— Алеся, приглашаю тебя на прием к Волконским в воскресенье. Ты согласна?
