Я пожимаю плечами.
— Не знаешь? — Ирина смотрит с недоверием.
— Нет. Не помню… Э-э-э… Нет… Ты её хочешь к награде представить что ли?
— Вы, — прищурив свои бушующие галактики, твёрдо произносит она.
— Вы, — легко соглашаюсь я.
— Запомни, Брагин, ты не просто школьник и смазливый любимчик девочек. Ты лицо городского комсомола.
— Одно из лиц.
— И на тебя, — игнорирует она мою реплику, — смотрят не как на Гошу Брагина, весельчака и балагура. На тебя смотрят, как на члена бюро городского комитета. А это боевой кулак нашей организации. И тут тебе не хиханьки да хаханьки. Тут огромная ответственность перед товарищами и перед всем городом. Понимаешь ты это? Если нет, разговор короткий. А если понимаешь, тогда веди себя достойно. Ты должен быть примером во всём, чтобы ни один комсомолец не мог сказать, что член бюро горкома несерьёзный, безответственный и аморальный тип.
— Понятно, — серьёзно говорю я. — Отныне никакой распущенности.
— Беспорядочные связи, добрачные отношения, излишний эротизм… всё это пленяет воображение подростков. Но эти грязные и постыдные проявления нравственной нечистоплотности бросают несмываемое постыдное пятно на любого советского гражданина, а на комсомольца, члена бюро — в десятикратном размере. У тебя есть все шансы приносить пользу Родине на постах, связанных с большим доверием. Вот и направь свои силы на то, чтобы оправдывать это доверие, а не разбрызгивать по просторам страны своё семя. Мы поняли друг друга?
— Разумеется, Ирина... Викторовна. Всё прозрачно, ясно и понятно.
— Текст доклада я оценила, — продолжает она. — Молодец. Конкретики, правда, никакой, зато вода представлена в новом агрегатном состоянии. Неплохо. Ярко и свежо. Польза городу от тебя будет. Теперь надо поработать над нравственностью.
— Это… это очень правильные замечания, — соглашаюсь я и делаю максимально серьёзное лицо. — И хотя с большинством из них я не вполне согласен, вижу в них огромную терапевтическую ценность и очень хочу начать работать над моральным обликом. Как можно скорее. Я был бы благодарен, если бы вы мне помогли и стали моим нравственным ориентиром.
— Паяц, — бросает Новицкая. — Пойдём уже.
На следующий день после четвёртого урока я иду в бар.
— Куда это ты намылился? — останавливает меня Крикунов в сотне метров от школы. — А комитет комсомола? Ты не забыл, у нас заседание сегодня?
— Да я вернусь, — отмахиваюсь я. — Мне нужно сбегать в одно место.
— Знаю я твоё «вернусь». Считай, что ты под арестом. Давай, дуй в школу. У тебя сейчас химия должна быть.
— Я отпросился. А будете препятствовать, я вам не расскажу о разговоре, состоявшемся вчера между Куренковой и Новицкой.
— Мне-то что за дело до их разговоров? — пожимает плечами Крикунов.
— То, что предметом этого разговора были именно вы. То есть, разговор о вас, собственно, шёл. Что? Заинтересованы? Или мне на химию двигать?
— Ну давай, рассказывай, а там видно будет.
Я рассказываю, несколько преувеличивая свою роль. Он задумывается и стоит, что-то соображая.
— Ну что, — спрашиваю я, — Достаточно ли этой информации, чтобы пропустить урок?
— Нет, недостаточно, — отвечает он, прикусывая губу. — Но ладно. Так и быть, будем считать, я тебя не видел. Но если не придёшь на заседание, будешь наказан. Я заставлю тебя страдать. Понял меня?
Весь мир хочет заставить меня страдать. Может, это и неплохо, в страдании куётся характер, да только не поздно ли ковать? В общем, нет. Страдать я не желаю. Я иду в бар и первая кого я замечаю — это роскошная молодая особа в меховой шапке, облегающем невероятно красивом свитере и джинсах. На лице её красуются великолепные, вызывающие жгучую зависть, дымчатые очки.
— Ого, — киваю я Кахе, — это что за королева Шантеклера?
— Да, вот такие здесь красавицы бывают. Тоже ставки делает.
— Давно ходит? Я её здесь раньше не видел.
— Вчера вроде первый раз пришла и сделала ставку на твою игру. Ты счёт-то знаешь уже?
— Ха, конечно знаю. Я его заранее знал. Кто-нибудь ещё угадал или я единственный счастливчик?
— Интересно мне, как ты так угадываешь? Ты ведь даже не сомневался, что выиграешь.
— А я не угадываю. Я им мысленный приказ посылаю. Слышал про месмеризм? Так вот, я магнетизёр.
Я смеюсь.
— Ты шути поаккуратней, а то кто-нибудь поверит и заставит тебя намагнитизёрить чего-нибудь.
— Так что, кто-нибудь ещё угадал?
— Вон баба эта и угадала.
Он кивает на ширму в сторону Лиды, я так понимаю. Я выглядываю и вижу Рыжего, усевшегося напротив неё. Когда успел?
— Серьёзно? И сколько она поставила?
— Чир.
— Вот же ж. Украла у меня часть выигрыша, — сетую я. — Какой пул был?
— Шестьсот семьдесят.
— Блин, и вы хотели это обнулить?
— Хотели, но не стали, как видишь. Короче за минусом наших тридцати процентов остаётся четыреста шестьдесят девять рэ. Коэффициент четыре двадцать шесть. Стало быть твоих четыреста двадцать шесть рублей. Сейчас Рыжий подойдёт и выдаст.
— Кирилл, — зову я его негромко.
Он на секунду поворачивается ко мне и возвращается к Лиде, будто меня и не замечает. Не нравится мне, что он на неё глаз положил. Ох, не нравится. Я подхожу и кладу руку ему на плечо.
— Кирилл, иди выигрыш выдай, а то мне идти нужно.
— Подождёшь, — пренебрежительно бросает он и скидывает мою руку.
— Девушка, вы нас извините, пожалуйста, — любезно говорю я Лиде и, наклонившись к нему, шепчу на ухо. — Рыжий, я тебя щас за*беню. Прямо при всех.
При этом я улыбаюсь открыто и максимально дружелюбно. Выпрямляюсь и не оглядываясь возвращаюсь за ширму. Через мгновенье приходит и Рыжий.
— Это чё за дела? — выдаёт он скрежеща зубами. — Ты по ходу берега попутал в натуре. Не пора ли тебя подучить манерам?
— Бабки давай мои, я что должен выпрашивать? Я тебе тридцать процентов своей ставки за что плачу? Чтоб ты здесь выгибался передо мной? Чё за хня, Рыжий? Ты не вкуриваешь, что ты делаешь? Не врубаешься? Ты услугу оказываешь. Как халдей, сечёшь?
— Чё ты сказал?
— Культурно обслуживаешь население и за это тебе отстёгивают целых тридцать про, что представляется охрененно большим вознаграждением. А если ты будешь вести себя, как долбоящер, да ещё к клиентам липнуть, как к этой вот тёлке, хер, кто будет ходить в твоё заведение. И Альберт тебя выпнет. Ну если ты тупой, слушай умных людей. Каха, твой помощник всё дело загубит.
— Тебе-то что? — спрашивает Каха. — Не твоё же дело.
— Вообще-то это я тебя сюда привёл, да? Помнишь? И я здесь играю. И заинтересован, чтобы всё было тип-топ. Компренде? И по-моему, поправь меня, если я не прав, всё вот это, — я очерчиваю большой круг рукой, — стало возможно только благодаря моим советам. А твой рыжий пёс всё норовит меня тяпнуть мимоходом. Уже бил его, но ума не прибавилось. Тявкает и тявкает. Ты уйми его, пока я ему хребет не переломил, как некоторым твоим приятелям.
Рыжий хрипит, будто он действительно пёс.
— Кирилл, ты почему успокоиться не можешь? — поворачиваюсь я к нему. — Что тебя гложет? Скажи, если есть чего сказать. Такое ощущение, что ты готов всё разрушить, лишь бы только мне досадить. На зло маме отморожу уши, так что ли? Ну ты же отделяй мух от котлет. И голову включай почаще. Она ведь не только для того, чтобы ею есть. Короче, давай бабки сюда. И не лезь к посетителям. Альберт это терпеть не будет.
Каха кивает и дрожащий от злобы Рыжий начинает отсчитывать купюры.
— Тебе бы притоном руководить, — говорю я, — да самогон толкать, в этом ты наверное преуспел бы, а респектабельный бизнес тебе малость не по уровню. Ты не думай, я не пытаюсь тебя обидеть. Просто это факт. И если ты этот факт признаешь, начнёшь учиться, а если нет — будешь всё гробить.
— Здравствуйте, — раздаётся низкий голос.
Мы оборачиваемся и видим интеллигентного мужчину лет сорока пяти.
