тараканов, ни мышей нет, ни лягушек.
– Да я просто спросил, – оправдывался Федя, пожав миролюбиво плечами, он повернулся к доктору. – Лекарства я куплю, а вот кто ставить эти уколы будет?
– Кто-кто? Придется мне приходить, – проворчал Мытько. – Повязку и дренаж еще менять каждый день. Так что, Петров, соткой не обойдешься.
– А ты за деньги не переживай, Павел Алексеевич, – я повернул голову к Погодину. – Федя, выдай Гиппократу положенную зарплату. В сто рублей для начала.
– Ага, – кивнул тот со вздохом, мысленно прощаясь с цветным телевизором, и полез в карман.
– И откуда же у доблестной милиции такие наличности при себе? – ехидно улыбнулся Мытько. – Трудовой народ обираете?
– Тебе ли переживать за нетрудовые доходы, Павел Алексеевич? – я тоже добавил ехидства в голос.
Насколько мог, потому что тянуло только выть на луну, как заправскому оборотню без всяких погон.
– Между прочим, у нас, врачей, зарплата еще меньше, чем у вас, – парировал хирург. – Вот и выкручиваемся, как можем.
– Да я на “Горизонт” копил! – возмутился Погодин. – С каждой получки откладывал… Мои это, кровные.
– Какая разница, откуда деньги? – уставился я на Мытько. – Бери сотку, и до свидания.
Тот на нашу пеструю компанию как-то странно смотрел, будто только что увидел.
– Разница есть, – неожиданно заявил врач. – Честные деньги не возьму.
– Во как… А где же мы тебе коррупционные возьмем? В час ночи?
– Значит, не нужно платы.
Тут я еще больше удивился:
– Как – не нужно? Ты же врач?
– Вот именно, – в глазах Мытько промелькнула какая-то непонятная тоска. – Привыкли нас всех под одну гребенку. А я, между прочим, сейчас честно живу. Не богато, зато спокойно… И пусть так и будет дальше.
Мытько меня удивлял все больше. Из заносчивого начальника-самодура, что раньше промышлял поборами с пациентов, он превратился вдруг в совестливого человека… Бред какой-то. Люди не меняются. Или все-таки иногда случается такое? Ладно, дальше посмотрим.
– Спасибо, конечно, – я протянул Мытько для рукопожатия левую руку. – Надеюсь, завтра придешь к перевязке?
– Да приду я, Петров, – буркнул хирург. – Обещал же… Все, откланиваюсь. А ты, Федор, увези меня домой.
***
На следующий день я проснулся, когда солнце уже стояло в зените.
– Ни хрена ты дрыхнуть, – вместо доброго утра сказал мне Медведев. – Обед уже…
– Слабость, сил много потерял. Скажи спасибо, что не сдох у тебя на хате, – поморщился я, пытаясь сесть на диван.
Пульсирующая при малейшем движении боль пронзала руку. Подкатил сушняк. Во рту металлический привкус.
– Принеси воды, – попросил я шубника.
– Я к тебе в сиделки не нанимался, – проворчал тот, но пошел на кухню и все же принес граненый стакан.
Я опустошил его в три-четыре глотка, залпом. Протянул обратно шубнику:
– Повтори, будь другом.
– Чёрти что! – прокряхтел тот и снова пошел за водой. – Андрей Викторович Медведев менту прислуживает! Сказал бы кто мне такое раньше, не поверил бы и в морду плюнул.
– Хорош брюзжать, – осадил я шубника. – Я добро не забываю…
– А на что мне твое добро? Я теперь вообще, скорее всего, в розыске за покушение на начальника УВД. Сафонов харю мою видел, разглядел, как я тебя сейчас. На улицу теперь носа нельзя показать.
– Не бзди, ты же вор, а не воришка. И не такие передряги повидал. Ничего страшного, что он тебя видел. Ну, составит, максимум, фоторобот, ну вывесят на доске информации, которую из любопытства только школьники читают.
Медведева я мог понять – ко мне тоже нет-нет, да и забегали мысли, а не зря ли я влез в эту кроличью нору. Но вида не должен показать ни за что, иначе всё полетит к чертям.
– А вдруг кто опознает меня? По этому самому фотороботу?
– Не опознает, потому он и называется субъективный портрет, раз составляется субъективно, с чужих слов. И вообще может в итоге совсем быть не схожим с оригиналом. А через месяц-другой и вовсе в памяти Сафонова морда твоя расплывется безликим пятном. Да и зарисовка твоей физиономии, уверен, особо ничего не даст.
– Это почему? – переспросил взломщик, будто даже оскорбился.
Я перевел дух и обстоятельно, как мог, ответил:
– Кем тебя представил Сафонов в полумраке коридора? Вот такой ты и будешь на криминалистическом портрете. Чем-то вроде мрачной версии Кощея бессмертного.
Я вспомнил, как в прошлой жизни много раз присутствовал при составлении фоторобота. Потерпевшие всегда описывали преступников в соответствии со своими чаяниями и страхами. В результате грабители и насильники получались кем-то вроде отмороженных средневковых ассасинов, с накинутыми на голову глубокими капюшонами и хищным прищуром пронзительных глаз. Потом, когда преступника этого удавалось изловить (не по портрету, конечно, хотя были и такие случаи), выяснялось полное несовпадение его морды лица с рисунком. В жизни это был с виду обычный парень, а не средневековый убийца с навыками черной магии и убийственным взглядом.
– Есть будешь? – вывел меня из воспоминаний шубник.
– Это можно, – я с трудом поднялся, поборов головокружение. – Сейчас только умоюсь.
В дверь постучали. Три раза и настойчиво.
– Кого там бесы принесли? – Медведев напрягся, что-то ища глазами.
Затем сходил на кухню и вернулся с ножом.
– Ты кого-то ждешь? – спросил я с тревогой.
– Нет, хватит с меня гостей.
Стук повторился. Еще громче, я аж вздрогнул.
– Иди спроси кто, – сказал я. – Если менты, все равно дверь выломают. А так хоть знать будем, к чему готовиться. У тебя балкон куда выходит?
Медведев подошел к двери, чуть постоял, послушал, а затем коротко пробасил:
– Кто?
– Свои, открывайте уже скорее, – знакомый голос прозвучал приглушенно.
Медведев открыл дверь и впустил Погодина. Тот растерянно пробормотал:
– А где Андрюха?
– Да здесь я, – я вышел из укрытия за шторкой, а оперативник, увидев меня на ногах, расплылся в улыбке.
– Фух! – Погодин вытер рукавом лоб, – А я уж подумал! Сон мне нехороший приснился. Не буду говорить, какой…
– Не дождешься! – оборвал я его. – Федя, кто тебя учил так стучать? Мы как договаривались? Три коротких, два длинных.
Тот, кажется, даже не понял, что мы сейчас чуть
