в единый гул.
Группа из нескольких десятков женщин толпилась у ступеней, что вели от края площади к входу в высокое по местным меркам здание с жёлтыми стенами и длинными узкими окнами. К этой толпе, точно муравьи в муравейник, спешили горожанки — по одной, парами. Из разномастных экипажей на булыжники площади то и дело выгружались всё новые любительницы искусства.
— Вота он — театр, — сказала извозчица, намекая, что я приехал. — Походу, ща кончится энта… программа. Вона сколько народищу уже собралось на следущу.
Я вручил вознице монеты.
Выбрался из коляски, размял ноги. Проходившие мимо женщины покосились на мою карауку. О чём-то пошушукались, вновь взглянули на меня, прыснули звонким смехом.
Чем я их повеселил?
Невольно опустил руку — проверил, застегнул ли гульфик. Не обнаружил того. Покачал головой: забыл, что на местных штанах ширинки не делали.
Оказывается, Городской театр находился недалеко от «Дома ласки и удовольствий». До знакомого борделя от этой площади рукой подать.
Как там поживают Чёрная и Белая, не проведать ли мне их… чуть позже?
Я повесил на плечо карауку, следом за хихикавшими женщинами с тюком-плащом в руке зашагал к театру.
Волнения не чувствовал — только радостное предвкушение.
* * *
За вход в помещение театра с меня взяли серебряную монету. Для благородных — недорого. А вот то, что на представление явилось так много небогатых на вид горожанок, меня удивило.
Ещё по Оргоне помнил, что серебрушка для подобных им — большие деньги. На неё можно не только накормить семью, но и покутить в трактире. Неужели горожанкам не жаль столько тратить на возможность послушать чьё-то пение?
Похвальная любовь к искусству.
Впрочем… Сегодня о потраченном серебре эти женщины точно не пожалеют. Если всё пройдёт так, как я задумал.
Интерьер театра меня не впечатлил. Ни золотого напыления на стенах, ни самоцветов, ни изящной лепнины. Никакого блеска и роскоши. Бедно. Не по-столичному.
А те поблёкшие мозаики, странные рисунки и картины в рамках с потрескавшейся ложной позолотой, что увидел на стенах, напомнили о доме пионеров из моего детства. Схожесть дополняли массивные скрипучие двери, паутина трещин на потолке. И запашок сырости, выступавший фоном для ароматов, что испускали шагавшие рядом со мной женщины: для благоухания духов, запахов пота и алкогольного перегара.
Поток людей, в котором я добирался до зрительского зала, разделился. Большая часть продолжали идти к видневшейся впереди арке. Меньшая — в основном благородные и их слуги, щеголявшие нашивками боярских родов на плечах — свернули к ступеням, что вели наверх: должно быть, к ложам верхних ярусов.
Пошёл следом за боярынями. И вскоре лишился ещё пяти серебряных монет — за привилегию смотреть представление в компании благородных пришлось доплатить. Улыбчивая девица, взымавшая плату, задержала взгляд на моём плече, где отсутствовала нашивка с эмблемой рода, на карауке, удивлённо приподняла брови… и пожелала мне хорошего вечера — сдержала любопытство.
В прошлой жизни я не посещал театры: сперва не хотел, потом не находил для этого времени. В своей долине построить их не удосужился. Всё больше возводил укрепления и дома для новых подданных — в основном крестьян, что в поисках лучшей жизни регулярно являлись в Кирхудскую долину из всех окрестных королевств. Для проведения культурного досуга довольствовался церемониальной комнатой замка: просторной, светлой и уютной, где временами для меня и моих женщин выступали пришлые артисты.
Поднялся на самый верх, прошёлся по коридору. Заглянул в одну из пустовавших лож. Четыре места — мягкие потёртые кресла. Уселся, прикоснулся к отполированным деревянным перилам, взглянул вниз. Далековато до сцены. Кресло неудобное. Да и светильник над головой слепил глаза.
Решил, что потерплю: ведь я пришёл сюда ненадолго.
* * *
Зрительские места быстро заполнились. И внизу, и в ложах. Появились соседки и у меня — две пожилые дамы. Внимательно осмотрели моё лицо, одежду, карауку; решительно переступили порог, уселись, оставив между нами пустое кресло.
Обменялся с ними молчаливыми кивками-приветствиями.
Суета на сцене закончилась.
Там долго кружили наряженные в серые халаты молодые девицы: подметали, намывали пол, передвигали реквизит. Всё это происходило на глазах у зрителей. Потому что ничего похожего на занавес оформители сцены не соорудили. Не придумали? Или не посчитали нужным повесить?
Одна из моих соседок привстала, коснулась светильника над нашими головами — приглушила свет. Похожие действия со светом проделали и в большинстве других лож. Померкли фонари и внизу, между рядами.
На сцене свет стал ярче.
Там появилась наряженная в серебристый кафтан конферансье (я приметил, откуда она вышла). Неискренне улыбнулась, театральным жестом поприветствовала притихших зрительниц. Надрывая голос отрекламировала предстоящее представление, бегло перечислила запланированные в нём номера. Озвучила имена музыкантш, певиц и танцовщиц, что дожидались нашего внимания — на некоторые публика реагировала бурными овациями.
Конферансье скралась за сценой.
Ей на смену явилась группа из пяти женщин. Расставили стулья, уселись в обнимку с музыкальными инструментами. Дождались, пока смолкнут приветственные крики, помахали кому-то руками. Устроили короткое совещание — посмеялись. И заиграли весёленькую мелодию.
На лицах моих соседок появились довольные улыбки.
Я вновь перевёл взгляд на сцену. Покачал головой.
Да уж.
Не похоже на состязание эльфийских Виртуозов.
Скорее — на утренник в Доме пионеров.
Долго я такое не вынесу.
* * *
Из ложи я ушёл сразу после выступления рыжеволосой певицы.
Пела та неплохо — если не вспоминать представления Мастеров голоса и не придираться к мелочам. Для усиления звука она использовала лишь объём собственных лёгких. Лирическим сопрано поведала слушательницам долгую любовную историю боярыни и простолюдинки. Похожую на те, что мне уже довелось сегодня услышать.
Это была пятая песня о любви подряд от разных исполнительниц — вот честно, с удовольствием бы послушал вместо неё любой марш степных орков!
Но и она получила свою порцию восторженных аплодисментов.
Сменив рыжую, на подмостки вышла коротконогая носатая брюнетка. Поприветствовала собравшихся в зале, засыпала их воздушными поцелуями — сорвала овации. Уселась с караукой на стул, широко раздвинула бёдра; и тоже заголосила о Большой любви, выжимая из публики ручьи слёз.
Покосился на соседок — те утирали с лица влагу большими кружевными платками.
Заскрежетал зубами.
И без сожаления покинул ложу.
Всё.
Разведал, что собирался.
Больше на сцене мне высматривать было нечего.
Да и не хотелось.
* * *
Пока шёл под «отводом глаз» по безлюдным коридорам, бросил на себя и карауку «усилитель звуков»: не хотел надрывать голос, подобно тем певичкам. Пополнил из семурита запас маны. Полностью наполнил ею резерв — спасибо покойной Бритте.
Уже
