ему в отличие от немца ничего не сделали, так это потому, что так делать проще всего.
И прощать таких субъектов отчего-то меня совсем не тянет. Правда, я старался такого отношения в отношении дезертира не показывать, а наоборот, общался с этим отщепенцем как с лучшим другом. Тоже военная хитрость.
Как бы то ни было, вскоре после обеда судьба моя круто переменилась. Прискакал к нам конный отряд. Эти всадники были похожи на людей, сбежавших из турецкой тюрьмы. Оказывается, какой-то большой начальник, "Белый" Хасан-бей, из болгарских помаков, желает со мной говорить. Что-то я чувствую, что от этого дела исходит дурной запашок. Настроение – и без того неважное – сделалось еще хуже. Сели мы на пригнанных лошадей, я, Иван и Мурад, в качестве сопровождения, и с этим отрядом поскакали прямо в Петково.
Как я уже упоминал, татары все поголовно следопыты и Чингачгуки. Они неумолимо прошли по нашим следам и сообразили, что мы встречались с каким-то человеком, пришедшим из этого болгарского села. И вот на этого Хасан-бея выпала честь провести там карательную экзекуцию.
Следовали мы быстро, не останавливаясь лишний раз, поэтому с наступлением сумерок турки разбили лагерь для ночлега прямо в чистом поле. Я думал этой ночью попытаться сбежать, но не получилось. А как тут сбежишь? Мало того, что меня спеленали по рукам и ногам, так еще турки легли спать вокруг меня, образуя окружность. Не слабо.
Да и лошадей, спутав им ноги, турки оставили пастись рядом. А местные кони лучше любых собак. Чуткие, заразы! В случае любого кипеша они немедленно поднимут шум. Да и в руки чужаку они не дадутся.
Зацепиться было не за что. Так что, даже вытащи я нож у сонного сторожа и пырни одного из охранников, что толку? Против двух десятков бойцов мне все равно не совладать. Что тут поделаешь? Пришлось мне отложить свои замыслы.
К полудню следующего дня мы прибыли в Петково. Уютно здесь было как в тюрьме для миллионеров, больных туберкулезом. Карательная операция уже шла вовсю. Здесь творилась кровавая вакханалия.
Помаков из группировки под названием "Выбитые зубы" в селе было как блох на Шарике. И они шустрили во всю. И не имело никакого значения, что их привычки кто-то мог счесть политически некорректными.
Ситуация становилась сложнее, чем ожидалось. Жители селения были убиты один за другим, с эффективностью, столь же точной, как тикающие часы. Уже валялось две дюжины убитых, а палач только разогревался. Он набирал ход.
Сцена резни была полна ужаса: вонь свежей крови, приторный запах тел, плавающих в коричневом пруду, вязкое мозговое вещество, разбрызгивающееся и густеющее на выжженном солнцем мостках, на которых здесь обычно местные женщины стирали белье.
Холмистый склон над местом бойни сверкал в полуденном зное, зеленые флаги ислама теперь висели на городской площади, и они развевались с крыш крестьянских хат. Село было до отказа набито разношерстными молодыми бородатыми мужчинами в грязной дешевой одежде и размахивающими старым оружием, с дикими глазами, полными рвения к их отвратительному культу смерти.
Здесь, у пруда, между изломанным склоном холма и водой, проходила узкая береговая линия из глины и зеленовато-коричневого кустарника. Сорок три приговоренных к смерти крестьян опустились на колени, оставшиеся из шестидесяти семи, которых привели сюда всего час тому назад.
Пленников окружили бойцы в потрепанных чалмах, державшие ружья наготове; запястья несчастных крестьян были связаны грубой веревкой спереди, и все они были связаны вместе длинной веревкой. Это исключало шанс, что кто-то из них встанет и уйдет, хотя вряд ли это имело значение. Никто не собирался убегать. До Дуная было почти шестьдесят километров по отчужденной земле раздираемой войной Болгарии, так какие у них были бы шансы, если бы они побежали?
Никто, сплетенный и стоящий здесь на коленях, не устоял бы перед ожидающей его судьбой. В этом не было никакого смысла, и практически все эти люди понимали, что последние несколько мгновений, оставшихся им на этой грязной Земле, лучше было бы потратить на молитву.
Главный убийца носил пару кинжалов на поясе, но это было просто для вида. Настоящим орудием убийства были не кинжалы; это был огромный ятаган, острый как бритва, который держал в руках палач в красной феске, стоявший в конце мостков.
Как было заведено в течение последнего часа, двое охранников поставили очередного заключенного на колени рядом с палачом, человек в феске взмахивал своим ятаганом, а затем, без паузы, комментариев или секундного колебания, резко бросал его на череп жертвы.
Брызги крови брызнули из головы пленника, и тело дернулось вперед, изуродованное лицо указало путь вниз, к воде. Он врезался в поверхность пруда, как и многие другие до него, и как и многие другие, ожидающие на берегу своей очереди умереть.
Сокращающийся ряд заключенных оставался пассивным, стоя на коленях на берегу пруда, более дюжины вооруженных помаков наготове стояли со всех сторон от них.
Некоторые вздрогнули от хруста черепа; другие вздрогнули от звука всплеска, зная, что их изуродованные мертвые тела через мгновение последуют этому примеру; и вскоре двое вооруженных боевиков спустились по деревянным мосткам длиной в четыре метра, ступили на глиняную береговую линию и взяли ближайшего мужчину в крестьянской одежде за плечи.
Еще двое карателей только что перерезали веревку, обвязанную вокруг его талии, поэтому ходячая команда подняла осужденного с колен на ноги и повела его обратно по мосткам, подталкивая его вперед, если он замедлялся на мгновение.
Обреченный тихо молился по-болгарски, когда он шел, сцепив руки перед собой, его глаза были устремлены на деревянные доски у его ног, а не на воду, не на десятки тел, плавающих недалеко от конца мостков… не на его мертвых друзей и товарищей.
Прогулка длилась десять секунд, а затем ноги крестьянина в чувяках остановились в луже крови у края деревянных досок. Здесь ждал главный палач, его ятаган уже был весь покрыт кровью.
Палач ничего не сказал. Крестьянин опустился на колени; он не выказывал никаких эмоций, а только продолжал молиться, теперь его глаза были закрыты. Обреченный был христианином и находил утешение в том факте, что его смерть станет мученической, как и у всех остальных.
Двое мужчин, которые доставили его сюда, сделали
