Не знаю — в аду я или в раю, а может, действительно — в прошлом, но сейчас во мне здоровья и силищи на двоих. И, надеюсь, талантом меня тоже не обделил Создатель, а значит, можно начать все сначала, избежав тех ошибок, которые я совершил во время предыдущей попытки. Сейчас мне еще рано об этом думать, надо понять, где я нахожусь, кто я в этой реальности и в чем заключаются мои возможности? Во всяком случае — хуже, чем было, мне уже не будет. И все пока напоминает начало моей прошлой жизни. Тот же завод, те же люди, да и рожа у меня та же самая.
Черт возьми! Я опять молод, здоров — и все еще впереди!
Я принялся таскать тюки с таким энтузиазмом, что работяги стали посматривать на меня косо. Где им было меня понять! Им-то не приходилось еще быть стариками! Я расплылся в улыбке, которую, правда, постарался спрятать. Для этих ребят жилы рвать западло — а тех, кто выслуживается перед начальством, они считают выскочками и жополизами. Пришлось и мне притормозить. Так мы и разгружали грузовик, ни шатко, ни валко, до самого обеда. Федотий Тихоныч — мужик с понятием, выдал нам одну бутылку водки на четверых, но я от своей доли отказался.
У меня еще голова не прошла после спирта, которым меня «окрестили» мужики в цехе. Остальные грузчики спорить не стали. Им же больше достанется. А я поспешил в столовую. И не только потому, что проголодался. Мне хотелось убедиться, что эта реальность действительно совпадает с той, что сохранилась в моей памяти. Столовая занимала первый этаж здания заводоуправления. Обеденный зал делился на две неравные части. В одной принимали пищу работяги и младший техперсонал, в другой — инженера, бухгалтера, партком, профком и прочее начальство, белые воротнички. Директор же обычно обедал у себя в кабинете.
Начальству подавали официантки, а люду попроще приходилось самостоятельно набирать тарелки и стаканы на поднос, толкая его по никелированным направляющим. Пошарив по своим карманам, я обнаружил десять рублей разными купюрами, с мелочью. Не помню, когда тут, на заводе, получка, и потому лучше не шиковать. Взял котлету с макаронами и подливкой, стакан сметаны, булочку и стакан компота. Все это обошлось мне в сорок копеек. На кассе сидела Клава — женщина приятная во всех отношениях, но с печальными глазами.
Пока все совпадало, за исключением моментов, которых я попросту не помнил. Ведь столько лет прошло! Взяв нагруженный поднос, я отчалил от кассы и принялся выглядывать свободный столик. Увидев парня, который махал мне рукой, направился к нему. Парень был примерно с меня ростом, только ещё более худой и белобрысый. Рядом с ним сидела девушка, и больше никого за их столиком у окна не оказалось. Лица этой парочки мне тоже были, вроде бы, знакомы, но с ходу вспомнить, кто они, я всё-таки не мог.
— Садись, Краснов! — произнес парень.
Я благодарно кивнул и принялся разгружать поднос. Освободив, я положил его на подоконник. Воткнул алюминиевую вилку в макароны и, повозюкав ими в подливе, отправил их в рот. Увы, гарнир оказался еле теплым. Отщипнув кусок котлеты, я убедился, что и она тоже — не с пылу с жару. Ладно, микроволновки все равно еще в СССР не завезли. Проглотив второе, я взялся за сметану, которая оказалась довольно густой и вкусной, особенно — с булочкой. Мои соседи по столу мне не мешали, но когда я дошел до компота, парень вдруг выдал:
— Не хотел портить тебе аппетит, потому и не стал сразу говорить.
— О чем? — спросил я, отхлебнув компот.
— Прочитал я твой рассказ… — многозначительно вздохнул белобрысый.
— Ну и?..
— Слабо, нет стержня и четкой идеи, понимаешь? Хотя способности у тебя определенно есть.
— И на том спасибо, — ухмыльнулся я.
— Да ты погоди обижаться… — отмахнулся парень. — Вот скажи, зачем ты перенес действие за границу? Ты там был?
У меня едва не сорвался с языка утвердительный ответ, но я его — язык — вовремя прикусил.
— Окромя Украины — нет, — хмыкнул я. — Курица не птица, Украина не заграница…
— Вот и я о чем! — подхватил белобрысый. — А у тебя в рассказе — ночной бар в Лондоне, пьяный безработный, уличная эта женщина, употребляющая наркотики…
— Фи! — надула губки его спутница.
— Верочка! — строго произнес мой критик. — Это чисто литературный разговор. Не встревай, пожалуйста!
— Очень надо, — пробурчала та.
— Когда читаешь, — продолжал развивать свою мысль белобрысый, — складывается ощущение, что все это уже было. Понимаешь? Только у других авторов и лондонский туман, и пронизывающая до костей сырость, и вкус дешевого виски, и мутный взгляд одурманенной шлю… — он покосился на свою подружку. — Девушки — это зарисовка с натуры, а у тебя — переводная картинка, вроде как копия с чужой иллюстрации… Напиши лучше о том, что хорошо знаешь! Профтехучилище, практика, первый месяц работы на заводе… И так, чтобы читатель все это смог увидеть, услышать, почувствовать запах и вкус. Вот это и есть — живописать языковыми средствами. Смекаешь?
Я вдруг вспомнил, кто этот парень — Колька Борисов, редактор заводской газеты. Первый, кто опубликовал мои ранние опусы. А ведь я уже и тогда писал понемногу. Правда, я не помню, был ли у меня рассказ про Лондон и проститутку, но, наверное, был… Очень уж я любил в те годы зарубежные детективы. Видимо, по мотивам одного из них и накатал нечто душераздирающее о проклятом мире чистогана… Правильно сделал Колька, что не взял эту поделку. Такое поощрять нельзя! Я и сам не поощрял, когда был главредом одного уважаемого и толстого литературного журнала.
— Ладно, Колян, — заверил я. — Можешь выбросить эту хреновину… Я тебе новый рассказ напишу, из нашей социалистической действительности. Ух, будет! Закачаешься!
— Давай-давай! Нам нужны молодые авторы для литстранички, а то у нас для нее все больше ветераны пишут, а молодежь совсем не творческая пошла, — печально вздохнул тот.
Допив компот и ощутив приятную сытость, я поднялся. Пожал руку Борисову, улыбнулся Верочке и отправился искать бригадира. Надо было узнать, что мне делать дальше — в литейку отправляться, или он мне еще какую-нибудь работенку на свежем воздухе придумает?
Сто лет не работал физически, а теперь — так хотелось и моглось. Хмель из меня уже выветрился. Сказалось могучее здоровье. Может, стоит попросить бугра, чтобы не наказывал Бескова и Черткова? Я помнил — в цеху их называли «два брата-акробата», но литейщиками-то они были отличными.
Загоруйко я нашел в каптерке. Он сидел за дощатым столом и что-то подсчитывал — то ли количество смен, отработанных бригадой за месяц, то ли — процентовку. Я сел на лавку и тихо дожидался, покуда Михалыч обратит на меня внимание. Тот усердно шевелил губами, чиркал красным карандашом в толстой общей тетради. Иногда воздевал очи к потолку, а потом снова утыкался в тетрадь. Наконец, он вздохнул, отложил карандаш и посмотрел на меня.
— Ну шо, алкаш, очухался?
— Да, вполне…
— Тогда дуй в цех, — распорядился он. — Парень ты здоровый, будешь чушки к тоннику подтаскивать.
Чушки — это слитки металла. Обычно в каждом по семь кило. Тонник — печь для плавки металла, вместимостью, как можно понять, в одну тонну. Легко посчитать, что для загрузки печи потребуется более ста сорока чушек. И это — только одной печи, а их в цеху несколько! Хорошая физзарядка! Я поднялся, взял брезентовые рукавицы. Загоруйко ждал, когда «алкаш» покинет каптерку, но я еще топтался у двери.
— Ну и шо мнешься?
— Михалыч, ты это… — пробормотал я. — Мужиков-то не наказывай. Они же не со зла! Ну традиция такая в цеху…
— У нас традиция — план перевыполнять, а не зеленых пацанов, вроде тебя, спаивать! — проворчал бригадир. — Ладно, разберемся, шо кому положено… Иди вкалывай!
И я пошел вкалывать. В литейке жарко. Золотые ручейки расплава текут по носикам в разливочные ложки. В индукционных печах кипит металлический «суп». Когда плавильщик снимает крышку, малиновый пар поднимается над фантасмагоричным огненно-серым варевом. Непрерывно льется вода, охлаждающая печь. Ухают машины для плавки под давлением. В общем, литейный или горячий цех — это филиал адова пекла на земле, где занимаются созиданием. И мне в обозримом будущем предстоит участвовать в нем.
