— Ну, гости дорогие, садитесь, — сказала Маша.
Сказано это было вроде шутливо, в стиле сказок и былин, однако голос девушки звучал твердо, никакой шутки в нем не слышалось, и Углов понял, что разговор предстоит серьезный.
— Хлебом-солью я вас пока потчевать не стану, — продолжала Маша. — Полагаю, сейчас не это главное. Вот раны, если есть, перевязать могу. Да, вот у вас тут кровь, — обратилась она к Ване, показав ему на висок. Полушкин провел рукой — она окрасилась красным. Он и не заметил, когда и где его ранило.
— Сейчас йод, вату, бинт принесу, все сделаю, — сказала Маша. — А вы, — повернулась она к Углову, — вы тоже себя осмотрите, нет ли ранений. А то в горячке могли и не заметить.
Углов последовал ее совету и осмотрел себя. Как оказалось, ему повезло — его нигде не задело. Маша вернулась с аптечкой и занялась раной Вани. Стало ясно, что рана неглубокая. И снова оперативникам повезло — сантиметр в сторону, и та же рана оказалась бы смертельной.
Когда Ванина голова была тщательно закутана в бинты, Маша убрала медицинские принадлежности, села напротив оперативников и потребовала:
— Теперь давайте, рассказывайте.
— Что рассказывать? — спросил Углов.
— Сначала — что случилось. Почему у вас провал?
Углов задумался — что можно говорить неожиданной спасительнице, что нет. И тут его опередил Ваня.
— Мы сами не знаем, почему полиция вдруг нагрянула, — сказал он. — Слежки вроде не было. Хотя у меня с утра предчувствие было нехорошее. Я и Кириллу Андреевичу говорил, что надо с квартиры уходить. Мы уже и собрались уходить, только Игоря Сергеевича ждали…
— Да, я тоже его ждала, потому и смогла вас спасти, — сказала Маша. — Но только в нашем деле, революционном, «вдруг» ничего не бывает. Значит, за вами следили, просто вы не заметили.
— Да, выходит, что так, — вынужден был согласиться Углов. — Возможно, след привел как раз Игорь. Он ездил в Италию, к Горькому. И рассказал, что еще на пути туда заметил шпика. Потом он вроде исчез, а на обратном пути вновь появился. Мало того: он решил Игоря арестовать. И Игорь был вынужден его ликвидировать.
— Да, он мне говорил, — кивнула девушка. — Значит, откуда взялась полиция, понятно. Теперь непонятно только одно: почему полиция вами интересуется? А главное — кто вы, собственно, такие? И пока я не получу ответ на этот вопрос, я ничего для вас делать не стану. И партия не станет. Уж партия — тем более. А без нашей помощи вы Игоря из тюрьмы не выручите. И учтите: всякие сказки насчет «группы правдоискателей» я слушать не буду. Легенды не принимаются!
— Группа правдоискателей? Что это значит? — спросил Углов.
Он просто так спросил — просто чтобы что-то сказать, выиграть время. Он лихорадочно пытался сообразить, что ответить девушке — и не находил.
— Это мне Игорь так вашу группу назвал, — объяснила Маша. — Когда мы только познакомились и я спросила, что ему нужно от моего отца. Он объяснил, что вы ищете убийц Столыпина и что вы не от какой-то партии, а сами по себе. Но так не бывает! Должна быть какая-то организация! Рассказывайте, или я уйду.
Углов и Ваня переглянулись. Что было делать? Положение было безвыходное. Говорить правду было нельзя. Надо было выдумать что-то правдоподобное. Но что?
— Мне надо посоветоваться с моим товарищем, — сказал Углов. — Это вопрос непростой.
— Хорошо, советуйтесь, — согласилась Маша. — Только не слишком долго.
Оперативники вышли в соседнюю комнату, и Углов тихо спросил:
— Ну, что ей сказать? Кем назовемся? Может, скажем, что мы от большевиков? Или от анархистов?
— Не получится, — отвечал Ваня. — Мы плохо их знаем, только в общих чертах, из книг. А она всех знает изнутри. Сразу разоблачит. И вообще… Я чувствую в ней похожий дар, как и во мне. Не такой сильный, но есть. Она ложь чувствует. Слышали, как она сказала: «Легенды не принимаются»? Это правда. Соврать не получится.
— Но сказать правду мы тоже не можем! — Углов повысил голос. — Ты же знаешь!
— Знаю. Но все равно придется. Знаете, что я предлагаю? Скажем только главное. Самую суть. Подробности раскрывать не станем. Объясним, почему; она поймет. Тогда она станет нашим союзником.
— С нас за это начальство голову снимет, когда вернемся!
— А мы про этот разговор с Машей рассказывать не будем, — предложил Ваня. — Кто нас проверит? Это ведь я в группе — «детектор лжи». А если я буду говорить заодно с вами — все прокатит.
Углов ничего не ответил. Несколько минут он напряженно размышлял, потом решительно произнес:
— Хорошо, давай! Я буду говорить, а ты, если что, — меня останавливать и поправлять.
Они вернулись на кухню, сели, и Углов заговорил:
— Мы выполним ваше требование. Скажем вам правду. Подлинную, настоящую правду. Этим мы нарушим строжайший запрет, который получили от своего руководства. И вообще этот наш рассказ может иметь далеко идущие последствия, которых мы не можем даже представить. Поэтому у меня есть одно условие. Прежде чем я начну говорить, вы должны дать слово, что не расскажете о том, что услышите здесь, ни одному человеку. Никогда! Даете такое слово?
— Но я еще не знаю, о чем идет речь! — попробовала протестовать девушка. — Как же я буду в чем-то клясться?
— Потом, когда узнаете, поздно будет. Дайте слово, что никому не расскажете, иначе я рта не раскрою, — настаивал майор.
Маша пожала плечами.
— Ну, ладно, если это так для вас важно, я дам слово. Обещаю, что никому не расскажу то, что от вас услышу. Хотите, чтобы я чем-то поклялась? Но я атеистка, в богов не верю…
— Клясться не надо, слова достаточно, — сказал Углов. — Но я хочу уточнить: вы не расскажете этого никогда, никому, даже под угрозой смерти. Обещаете?
— Хорошо, обещаю, — повторила девушка.
То ли ей передалась обеспокоенность майора, то ли она почувствовала что-то, но она стала необычайно серьезной.
— Итак… — произнес Углов.
Помолчал, подыскивая нужные слова, затем заговорил:
— Игорь сказал вам чистую правду: мы действительно прибыли сюда, чтобы расследовать убийство премьер-министра Столыпина. Но он не мог вам сказать, откуда мы прибыли, потому что мы приехали не из какого-то города Российской империи и не из-за границы. Я знаю, в это трудно поверить, но правда состоит в том, что мы прибыли из будущего.
Сказав это, Углов замолчал и выжидающе взглянул на девушку. И правильно сделал: ее губы тронула презрительная усмешка.
— Из будущего? — сказала она. — И вы хотите, чтобы я поверила в такие сказки?
— Это не сказки, — вступил в разговор Ваня. — Это правда. Прислушайтесь к себе, и вы это поймете. У вас же есть дар чувствовать правду и ложь. Я вижу, я сам такой.
Вопреки ожиданиям Углова, эти слова подействовали на Машу. Она внимательно взглянула на Ваню, перевела взгляд на майора… Возможно, она делала как раз то, что рекомендовал Полушкин, — прислушивалась к себе. Выражение ее лица изменилось: на нем больше не было гримасы презрительного недоверия. Но и веры тоже не было.
— Нет, но так нельзя! — воскликнула девушка. — Все только на одних ощущениях… Это шарлатанство! Докажите!
— Я думал об этом, — кивнул Углов. — Но каких доказательств вы ждете? Что я скажу, какой экипаж сейчас проедет по улице? Как будет выглядеть завтрашний номер какой-нибудь петербургской газеты? Я об этом понятия не имею. Поймите: мы прибыли сюда из точки, отстоящей от вашего времени на сто с лишним лет. Я знаю, что случится с Россией через три года, через пять, через десять — но для вас это не доказательства. А что будет через час, я не знаю.
— А почему вы сказали «через три»? Что такого будет через три года?
— Мировая война. — Углов произнес эти два слова тяжело, словно гири на стол выложил. — С Германией и Австрией. Погибнут миллионы людей. Будет разруха, голод… И не только…
— А что еще?
Никакого недоверия уже не было на лице Маши; она спрашивала с тревогой и надеждой, словно у волшебного зеркала.
— Еще… Еще революция. Революция, за которую вы с товарищами боретесь, стараетесь приблизить. Только, боюсь, она окажется совсем не такой, какую вы себе представляете. Будет гражданская война, террор, снова миллионы погибших…
— А потом? Потом будет новая жизнь?
— Да, потом наступит новая жизнь. Но об этом я вам рассказывать не стану. Я и так уже сказал слишком много, — заявил Углов.
Маша сидела, сжав кулачки, так что костяшки пальцев побелели, и глядела на майора, как смотрят на волшебника, который только что превратил тыкву в карету. Потом глубоко вздохнула, зачем-то встала, прошлась по комнате…
— Теперь я понимаю, почему он так странно выражался… — задумчиво произнесла она.
— Кто? — не понял Углов.
— Игорь. Он, когда не следил за собой, начинал говорить… как-то странно. Не так, как принято. Упоминал о каких-то полетах в Европу… И словечки… «Расслабься», «классно», «отстой»… И вообще, в нем все время ощущалась какая-то тайна. Да, теперь понятно…
