— Бей!!!
Я послушно вскинул пистоли, еще не веря, что придется нажать на спусковые крючки… Но «отец Феропонт» уже сбросил с себя личину добродушия, свирепо, по-звериному оскалившись и резко потянувшись правой рукой за спину! А здоровяк в кольчуге, держащийся на тропе сразу за спиной «батюшки», уже рванул в сторону, держа в руках откуда не возьмись появившийся пистоль! Я ведь до того не видел рукояти самопала ни за кушаком, ни над голенищами крепких сапог воя… Выходит, он выхватил его из-за пояса лжесвященника — причем спрятаны они были именно за спиной, чтобы мы не могли разглядеть пороховое оружие у незнакомцев!
Додумать я не успел, заученно вскинув правой рукой пистоль и первым выстрелив в здоровяка. Но, несмотря на не очень большое расстояние, разделяющее нас, с двадцати шагов я промахнулся по движущейся цели — кажется, даже не зацепив противника!
Одновременно с тем свистнула первая стрела сотника — и срезень Тимофея ударил в живот разом скрючившегося «Феропонта», уже было поднявшего самопал… Однако стрелец сегодня удивительно точен! Двое оставшихся тятей — наверняка ведь тяти, к бабке не ходи! — рванули к нам, оголив сабли... А вот здоровяк замер, вскинув вооруженную руку — и кажется, целя именно в Орла.
— А-а-а-а!!!
Я бросился вперед, за пределы порохового облачка, частично скрывшего от меня ворогов. Грянул вражеский выстрел! Но отвлеченный моим криком, уже в последний миг направив самопал в мою сторону, разбойник промахнулся: пуля вжикнула рядом, срезав ветку с ближнего ко мне дуба. В свою очередь я положил второй пистоль на сгиб правой руки для устойчивости, целя в здоровяка… И перевел взгляд на одного из ворогов, остановившегося у тела «попа» и уже поднявшего оброненное им оружие. Развернувшись в его сторону, я хладнокровно нажал на спуск.
Выстрел!
Громко завопив, упал раненый в плечо разбойник — а его соратник споткнулся на полпути и рухнул наземь с торчащей из живота стрелой. Однако же Тимофей успешно вспоминает подзабытое за годы службы искусство стрельбы из лука!
…Впереди послышались быстрые шаги — и сквозь пороховое облачко показался последний из ворогов! Отвлекшись на бездоспешных тятей, я выпустил из вида самого опасного из них — да и дым на несколько мгновений закрыл его от моего взгляда…
А когда он чуть рассеялся, я понял, что отцовский пистоль из-за голенища сапога выхватить уже не успеваю!
— Умр-р-р-и-и!!!
Свистнула стрела, выпушенная сотником, пролетев чуть позади врага — а я бешено рванулся в сторону, уходя от обрушившейся сверху сабли! Рванулся, потянув палаш из ножен, вправо от татя — тем самым помешав врагу продолжить атаку рубящим ударом от себя…
— Пригнись!
Бешеный окрик соратника заставил забыть о гордости — и я присел, уже оголив клинок. Коротко вжикнуло над самой макушкой, обдав волосы на затылке легким порывом воздуха… И крутанувший саблю для очередного удара ворог, уже вскинувший шамшир над головой, замер, скосив выпученные глаза на живот.
Из него торчит на половину древка погрузившаяся в человеческую плоть стрела Орла, пробившая звенья кольчуги граненым наконечником…
— Так и чуял я, что нечисто со «святым отцом». Нет, значит, никакого отца Феоктиста в Ростове?
Тимофей, тяжело выдохнув, коротко ответил:
— Да может и есть. Только я про него ничего не знаю.
Я нервно хохотнул:
— А ежели бы и вправду пастор то был с телохранителями? И ты угадал, вот так вот ткнув пальцем в небо наудачу?! А ведь уже приказал, «бей»! И побили бы мы тогда честных людей?!
Орлов смахнул проступивший пот со лба тыльной стороной ладони:
— Оружные, но не верхами? Странновато для охраны настоятеля. Да и потом, когда я про Феоктиста спросил, вожак татей себя выдал — улыбка вроде бы все та же, добрая, да глаза по волчьи сверкнули ненавистью… Понял, что я ловлю его на лжи — так что всего на мгновение мы их с выстрелами опередили.
Я согласно кивнул:
— Опередили… Что с ранеными будем делать?
Сотник кратко и буднично ответил так, словно речь идет о недоеденном кулеше:
— Добивать. Тати же лесные, добра от них никому не дождаться, коли выживут.
Замерев на месте, не решаясь лишать жизни увечных и размышляя о том, что сам-то стрелец не спешит марать руки кровью раненых, я дождался, когда Тимофей, неопределенно хмыкнув, первым шагнул к хрипящему здоровяку, распластавшемуся на земле. Последовал короткий взмах сабли — и мгновением спустя стоны раненого оборвались…
— Добив их, мы же милость христианскую исполним. На запах крови ведь волки явятся, али медведь. Под клыками их разве легче смерть будет?
Ничего не говоря, я двинулся в сторону раненого в плечо татя, на ходу поднимая палаш.
Мерзость!
…Некоторое время спустя я вернулся к сотнику деловито изучающему содержание кошеля разбойника, после чего надолго приложился к фляге с водой.
Отпустило.
— Видимо, попов или монашков порезали, сволочи безбожные.
В объемном кошеле нашлось место и медякам, и серебряным монетам, и даже золотому польскому дукату. А также еще одному наперсному кресту — вновь выполненному из серебра.
Видать, попадались татям и священники, и даже состоятельные шляхтичи с золотишком в кармане…
— И не побоялся ведь их голова, душа пропащая, на себя крест батюшкин надеть и настоятелем представиться!
Сотник аж сплюнул в сторону сраженного им ряженого попа.
— Не дождутся они от меня молитвы об упокоение, звери дикие!
Согласно кивнув, полностью разделяя чувства московита, я принялся разглядывать трофейный пистоль разбойного вожака. Отличный экземпляр — замок новый, и как видно, за ним хорошо ухаживали. К тому же пистоль отделан серебряными пластинками с вычурным узором. Идеальная чеканка! А на рукояти — гравировка с родовым гербом… Вороном, держащим в клюве золотое кольцо! Подивившись, я покачал головой — такая роскошь на оружие до добра не доводит... Владелец — скорее всего тот самый, кому принадлежал и золотой дукат — соврать не даст.
И все-таки я решил оставить пистоль себе. Уж больно мне запал в душу пусть и чужой герб с вороном…
Протянув стрельцу второй самопал татей, уже без всякой вычурной отделки, я твердо произнес:
— Мне пяти пистолей многовато будет, и четырех за глаза! А у тебя пусть хотя бы один будет — все одно в бою сгодится, сам знаешь. Как заряжать и заводить замок, я научу — ключи, слава Богу, голова татей при себе держал.
Стрелец, сдержанно кивнув, отпираться не стал, пистоль принял:
— За науку благодарствую — а вот награбленное разбойниками предлагаю передать в монастырь. Глядишь, в обители сумеют распорядиться добром, нажитым тятями кровью… Да и кресты наперсные только братии отдать и можно. Как думаешь, немец?
Я потер лоб — вновь вернулась головная боль. Как некстати…
— Возражений не имею. Это правильное решение!
— Рад, что ты согласен.
Товарищ вновь попытался улыбнуться, но отчего-то в этот раз вышло криво… Хотя, может, и показалось.
А я к собственному удивлению, поймал себя на той мысли, что совершенно не жалею, что поддержал выбор стрельца. Ведь сколько бы золота или серебра не нашлось в кошелях оставшихся разбойников, один только трофейный пистоль будет стоить все одно больше... И, в конце концов, так будет действительно честно.
А еще я вновь подумал, что как только завершу в Московии все свои дела, то больше никогда не возьмусь за меч! А из пистолей только по глиняным горшкам стрелять буду — вместе с Викторией на побережье.
Стрелять я научил ее давно, и тренировками она не пренебрегала. Отец смотрел на такое нарушение правил поведения незамужней девушки сквозь пальцы. Так ведь он и мои ночные визиты вынужденно терпел — по совести сказать, дочка крутит им, как хочет! Да и немудрено: фройляйн Айхен — единственная дочь, единственная память о рано ушедшей жене. При этом она непреклонна и вспыльчива, и если ее пытаются заставить делать то, чего Виктория не хочет — то она все равно не поступится своей волей!
