Перед самым причалом бывший настоятель остановился и повернулся к соловецкому люду. Те, как по команде, опустились на колени, истово крестясь и кланяясь:
— Да пребудет с вами милость Господа нашего, Иисуса Христа, — сказал Филипп, осеняя их крестом. — Исполняйте поручения мои в точности, работы завершайте согласно планам, мною составленным… Всем вроде обо всем поведал, каждый дело свое знает… Да… — Он еще раз перекрестил плакальщиков и громко произнес прощальные слова: — На покровительство небес и милость царскую уповаю! Бесчинства государь наш Иоанн Васильевич не попустит!
Плачущая и молящаяся толпа взвыла в горести пуще прежнего, а бывшему их настоятелю осталось только спуститься на причал, пройти по нему до конца и перевалиться через борт струга.
— Отваливай! — торопливо приказал Басарга, пока никому из провожающих не пришло в голову остановить столь почитаемого священника.
Тришка сдернул с быков петли, толкнулся веслом, несколько раз с силой гребнул. Очень вовремя, поскольку толпа сорвалась-таки с места, ринулась по доскам.
— Батюшка наш! Отец родной! На кого же ты нас покидаешь… — покатился над волнами жалобный плач.
— Не соскользнул бы кто, — с беспокойством проронил Филипп и снова подарил осиротевшим детям своим еще одно крестное знамение…
* * *
В этот раз никакого выбора у подьячего уже не было. Пробиваться по Двине против течения — это путь на многие недели. Поэтому пошел он через Выгу волоком в Онегу, дальше через обширное озеро под парусом, вверх по Вытегре к волоку на Белое озеро и из него уже на хоженую-перехоженую Шексну. Две недели — и струг приткнулся носом в песчаный пляж у Калязина, в ожидании того, чтобы его выволокли на сушу и поставили на козлы — на воде и без того места мало. Обсыхать на берегу куда дешевле, нежели причал занимать. Причал летом работать должен, а не лодки попусту держать.
Дальше взятого инока пересадили в возок — и знакомым путем покатили в Александровскую слободу.
Государя Басарга опять застал за ужином. И опять не стал ждать, войдя с пленником прямо в трапезную. Молча поклонился…
— А-а, так вот ты каков, розмысел соловецкий? — обрадовался Иоанн. — Мастеровой в рясе… К столу присаживайся, отец Филипп. Откушай, чего Бог послал.
— Благодарствую, государь, я сыт, — степенно кивнул священник.
— Да и я наелся, — поднялся государь, промокнул рот тряпицей и вышел из-за стола. — Коли сыт, пойдем. Наслышан про тебя немало. Знать хочу, правду сказывали али нет?
Басарга и Софоний от угощения отказываться не стали, наскоро подкрепившись, после чего боярин Зорин ушел искать постой, а боярин Леонтьев, стараясь не привлекать внимания, направился совсем в другую сторону…
Вечером следующего дня Мирослава вернулась в светелку сильно удивленная:
— Кого ты там государю привез? Он ныне даже к заутрене не вышел! Спорят о чем-то. Рынды даже крик слышали, но вроде бы обошлось. Кинулись спасать, а государь токмо вина и угощения к себе истребовал.
— Он же не пьет!
— Что же он, не человек, что ли? — взяв его лицо в ладони, чмокнула любимого в губы княжна. — Все пьют. Токмо он сие мало и редко себе позволяет. Вестимо, для вкуса, а не для хмеля.
— О чем столько говорить? — удивился подьячий. — Отписку мою в нос сунуть — и на виселицу за воровство!
— Священника даже царь казнить не может… — Княжна поцеловала его в нос, потом в глаза. — Токмо суд церковный. А он токмо Богу подвластен, и никому более. Ни мне, ни тебе, ни царю, ни даже митрополиту… — Она целовала уже его брови, лоб, макушку, потом неожиданно резко спустилась к шее, и боярин выкинул лишние мысли из головы…
Между тем долгая беседа соловецкого настоятеля и Иоанна Васильевича завершилась богослужением, которое проводил уже не сам царственный игумен, а доставленный с севера священник, — после чего государь объявил, что отправляется в Москву, и повелел готовиться к отъезду. Сам Басарга этого не видел — его предупредила Мирослава. Царь уезжал — царица оставалась. Значит, двоих влюбленных снова ожидала разлука.
В новом развлечении государя имелся очень большой плюс: изображая аскета-монаха, Иоанн ездил без пышной царской свиты, без карет и обозов. Поднялся в седло — и поскакал в окружении лихих молодых монахов, с посвистом размахивающих плетьми. Черные рясы, черные кони, сабли и ножи на поясах, луки и щиты на крупах коней — было отчего шарахаться мирным купцам и прохожим, в ужасе крестясь и поминая конец света и диаволово нашествие. Зато быстро: два дня гонки — и государь с опричной свитой уже в Москве.
Расположившись в кремлевских хоромах, он повелел скорейше собрать Церковный собор.
Эту неделю Басарга провел дома, с нетерпением ожидая наказания своего богомерзкого врага. Зачем нужен собор, он догадывался со слов Мирославы: прав судить священника у царя нет. Осудить и покарать воришку может только суд, никому, кроме собора, неподотчетный. Впрочем, жалкий жулик в церковном звании главного места в его мыслях отнюдь не занимал. Выдавшееся свободное время он посвятил тому, что купил на торге тюк толстой, добротной и недорогой черной тургайской кошмы, после чего обил ею пол в опочивальне.
Звучит легко и просто — но на деле нанятым мастеровым пришлось выносить всю мебель, перебирать и стругать пол, который уйдет под обивку, только после этого класть плотный войлок и заносить сундуки, шкафы и кровать обратно. Неделя ушла полностью, от утра первого дня и до вечера седьмого. Зато на душе появилось легкое щекочущее предвкушение того, как на это отреагирует одна неназываемая гостья, когда рано или поздно войдет в эту комнату…
Съехавшиеся в Москву по призыву государя церковные иерархи собрались на Собор в Чудовом монастыре[28], совсем рядом с царским дворцом. Но, несмотря на это, две сотни саженей от своего крыльца до ворот монастыря государь Иоанн Васильевич проехал в тяжелой, богато украшенной карете, запряженной цугом шестеркой лошадей. И одет он был в этот раз не в монашеское облачение, а по-царски: сияющая золотым шитьем соболья шуба, под ней — столь же драгоценная ферязь, на голове — украшенная россыпью самоцветов шапка с песцовой оторочкой.
Басарга, пользуясь благосклонностью Иоанна, в этот раз нагло втерся в свиту, держась совсем рядом с царем. Ему хотелось увидеть позор своего врага собственными глазами. Ферязь с царского плеча и шелковая сорочка со штанами из дорогого сукна в этот раз пришлись к месту. В свите подьячий выглядел ничуть не хуже прочих царедворцев, при всей их знатности и богатстве. Несчастный же Филипп был одет просто: ношеная ряса, скуфья на понуро опущенной голове, сложенные на животе ладони крепко сжимали красный медный крест.
Палата, в которой собрались архиереи, размера была небольшого — полтораста человек вместится, не больше. В центре стоял овальный стол, за которым восседали самые старшие из архиепископов, вторым кругом размещались просто епископы, третьим — архимандриты и иеромонахи. О чем они совещались между собой — неведомо, ибо при появлении помазанника Божьего все они сразу замолчали, почтительно встав и склонив головы.
Государь Иоанн грозно осмотрел собравшихся, затем положил руку на плечо Филиппа и толкнул в сторону архиепископов и епископов простого игумена из окраинного северного монастыря:
— Вот вам митрополит!
Трехведерная медная братчина стояла на краю стола, накрытая с верхом белой пеной, пахнущей горьким хмелем и сладким липовым медом. Вокруг было наставлено изрядно мисок с соленьями и маринадами, подносов с мясом и рыбой, сластями и пирогами. Однако ничто вокруг не привлекало к себе такого внимания.
— Я ведь уже забыл, побратимы, как выглядит она, — повел плечами Илья Булданин. — Когда мы в последний раз братчину пили?
Ныне он был в сапогах, шароварах и косоворотке, поверх которой опоясался саблей.
— Давно, — ответил ему Софоний Зорин. Он тоже был в шароварах и рубахе, но только атласной.
— Уж не помню, когда мы так, вчетвером, собирались? — почесал в затылке Тимофей Заболоцкий. На нем, единственном, был надет кафтан, и пояс прятался под расстегнутыми полами. — Басарга, не скажешь, с какой такой стати государь нас всех вдруг к себе вызвал?
— Иоанн не сказывал, а спрашивать я не стал, — пожал плечами подьячий. — Повелел вас созвать и отослал.
— Лишь мы четверо знаем о его тайне, — перекрестился Софоний. — О существовании его старшего брата. Вот он нас вместе и собрал, чтобы разом прихлопнуть.
— Вечно ты страсти какие-то придумываешь, друже, — поежился боярин Заболоцкий. — Положим, не мы одни сие знаем. Да и секреты хранить умеем.
— Кто еще знал, нам неведомо, — пожал плечами боярин Зорин. — Может статься, они уже на небесах. Али договорился с ними Иоанн… А нам проще головы с плеч снести. Я бы обязательно снес.
