Договорить я не успел, Жека заржал как сивый мерин и таки грохнулся со стула.
— Якорь тебе в глотку, Леха! — выругался Женька, копируя Кузьмича, поднимаясь с пола и потирая ушибленный зад, при этом не переставая ржать. — Это у тебя-то женилка не выросла? Аха-ха! Надо запомнить! Ну ты даешь! Женилка-курилка! Да твоя женилка всех нас переженит!
— Ты загнул, Жека, чёт не в те края, — возмутился я, но вовремя сообразил: ничего такого товарищ ввиду не имел.
Живу я сейчас в том благодатном времени, когда никто не выпячивает напоказ свои интимные отношения, какими бы они не были. В своем времени я был глубоко нетолерантным человеком. Уважал, конечно, чужое право на извращения, если оно не касалось детей и насилия. Ну, как уважал: чем взрослые люди занимаются за дверями своей спальни — сугубо личное дело, если процесс не уголовно-наказуемый и по добровольному согласию. Но вот навязывать свои пристрастия другим — это за гранью. Тут мог и в морду дать, не раздумывая. За растление несовершеннолетних умов, так сказать.
— Не, Жек, жениться мне рано. Соседа бывшего хотел навестить, в городе он сейчас. Кое-что обсудить надо. Ты че, как? Справишься один? Сгоняю?
Женька, наконец, отсмеялся, поднял стул, поставил его нормально и уселся на него верхом. «Теперь мордой вперед скопытнется», — подумал я, глядя, как одногруппник снова принялся качаться.
— Да иди, справлюсь, — махнул рукой Жека, прилипнув к биноклю.
Я кинул взгляд в ту же сторону. А, ну понятно, очередные потенциальные подружки жеманно входили в синее море, пробуя ножками водичку, попискивая и потряхивая модными стрижками. И это я, значит, среди нас двоих отъявленный бабник! Ну-ну! Хотя… Студент-то мой, скорей всего и был горячим южным парнем. Зачем еще идут в спасатели в советское время молодые и спортивные? Себя показать, на девчонок поглазеть, романы курортные покрутить. Это я все никак не приму новую реальность.
— Только ты это, недолго, — заерзал Женька, но от бинокля не оторвался. — И пирожков прихвати на обратном пути.
— А, кстати, где наша тетя Дуся? Чет не видать её с утра…
— Да? Не заметил! Может, заболела? Или не её смена…
Ну да, не её… Сколько себя помню, ни разу тетя Дуся своего поста не покидала. Я даже сменщицу у нее не видел. Может, конечно, не все помню из прошлой жизни студента, или он на это просто внимания не обращал. Но что-то как-то подозрительно: попросил узнать про лже-доктора и на следующий день Евдокия Аскольдовна вдруг не вышла на работу…
Хотя, может я просто на пустом месте детектив вижу? Женька вон про смены говорит, ему виднее, он из тела в тело не скакал. Приму пока за данность: у нашей Дульсинеи выходной. Черт, Леха, ну ты старый дурень! Тебе ж вчера черным по белому было сказано: приходи завтра, а лучше послезавтра. Точно, выходной у тети Дуси, а я тут уже почти теорию заговора состряпал. А вон и сменщица чешет. Опаздывает, однако.
Я выдохнул, еще раз отвлек Женьку от наблюдения за купальщиками, точнее, купальщицами, и бодро сбежал вниз. Федор еще не вернулся, и я заколебался, не зная, что предпринять. Вернется, меня нет. Женька не пойми что расскажет, если вообще расскажет хоть что-то путное. Ждать — Жека начнет интересоваться и моей задержкой, и самим Федором. Оба варианта мне не с руки.
Я уже было решил уходить, когда заметил парня, торопливо идущего в мою сторону.
— Ну, что? Отпустили? — не доходя ло меня, с тревогой спросил Федор.
— Пошли, — не желая разговаривать под вышкой, кивнул я сообщнику.
— А вышка?
— Напарник пришел, подежурит один. С меня пирожки, — пояснил я, зашагав в сторону аллейки, ведущей к остановке.
За знакомым лотком с надписью «Горячие пирожки» хозяйничала незнакомая женщина. Неторопливо расчехляла прилавок, выставляла коробку для денег, надевала фартук и косынку. «М-да, Леха, а какая могла бы быть детективная история», — поржал я сам с себя, наблюдая за сменщицей Евдокии, неприятной теткой неопределенных лет с недовольно поджатыми губами, накрашенными неизменной красной помадой.
— Куда?
Я оглянулся, вспомнив, что не один ухожу с пляжа.
— В военный городок. Доктор в это время любит прогуливаться по аллеям городского парка. Размышлять за жизнь, отдыхать от посетителей.
— А… Ты что вот так запросто подойдешь и все ему вывалишь?
— Ну да, — уверенно лавируя между отдыхающими, кивнул я.
— Угу, и он так же запросто пошлет тебя куда подальше. Ты ему кто? Друг? Сват? Брат?
— Ты не поймешь, — покосился я на Федора.
А ведь и вправду не поймет после этих уродов. Не поверит в бескорыстность. Я знал, помнил, с каким почтением родители отзывались о «докторе дяде Коле» — так я звал его в детстве. С каким-то особым пиететом, но без подхалимажа, отец рассказывал мне о том, как Николай Николаевич помогает людям, спасет им жизни, ищет возможность вылечить советских людей, (а потом и всех в мире) от страшной болезни — онкологии.
— Да уж не глупее некоторых! — буркнул Федор, кинув на меня хмурый недоверчивый взгляд.
Во всем его внешнем виде читалось недоверие и сомнение: на кой черт он связался со странным дружинником-спасателем, который еще и с придурью оказался. Вместо того, чтобы сдать пойманных воришек, приперся в дом, раскрутил на разговор практически шантажом, наговорил гадостей про лечащего врача, обозвал мошенником и его, и массажиста… Все тем же шантажом заставил припереться утром на пляж, и вот теперь заливает сказки про очередного волшебного доктора, который бескорыстно возьмет и сотворит чудо для его семьи. Ага, держи карман шире.
Знаю, Федя, знаю, трудно верить людям, однажды поймав их на вранье. Но без веры нет жизни, одно существование. Подозрительность разрушает так же, как и месть. Если не сильнее.
Я молчал, уверенно двигаясь вперед, не желая объясняться на ходу. Любое мое слово прозвучит неубедительно. В нынешней ситуации Федор поверит только результату.
Впереди замаячила полупустая остановка. Загулявшие отдыхающие и работники турбаз после ночной смены ожидали автобуса. Не сговариваясь, мы прибавили шаг. Хотелось занять сидячие места. Бабулек, и всех, кому принято было уступать место в советском транспорте, не наблюдалось, а значит был шанс доехать через полгорода с комфортом.
Любопытно, что после перестройки, да и в двухтысячных, традиция уступать место пожилым и женщинам все еще сохранилась на территории бывшего Союза. Но пропала какая-то человечность и правильность что ли, в этом действие.
Уступишь место женщине с ребенком в одной руке и тремя тяжелыми сумками в другой, а она возьмет и усадит своего сопляка, вместо того, чтобы присесть самой.
Вот, честно, бесит! Ну, и кто вырастет их такого пацана? Захребетник, абсолютно уверенный в том, что все вокруг ему должны и обязаны! Такая мамаша-то и дома ему до десяти лет попу подтирает и шнурки завязывает. Ну, а как же, кровиночка единственная, любимая! А уж если с бабушками вместе живут, то и вовсе пиши пропало!
Если в советское время из мальчишек еще вырастали настоящие мужчины, то в двадцать первом веке разбитая коленка или не дай бог шлепок по жопе в качестве наказания — это повод потащить ребенка к травматологу или к психологу с диагнозом «непоправимая психологическая травма».
Хотя по факту, эти травмы своим же детям наносят сами родители, свой дуростью и непомерными амбициями, изо всех сил навязывая им свои мечты и желания. Абсолютно не интересуясь у своих отпрысков, чего они сами хотят, о чем думают и фантазируют. Как говорится, донавязывались. Теперь расхлебываем.
На дороге показался автобус, и мы припустили со всех ног.
— А у твоего доктора фамилия есть? — на бегу поинтересовался Федор.
Вовремя, однако!
— Есть! Блохинцев Николай Николаевич! — не оглядываясь, выкрикнул я.
Добежав до остановки, я обнаружил, что Федора рядом нет. Он так и застыл в нескольких метрах, возмущенно таращась мне вслед.
— Ты чего застрял? Давай быстрее! — крикнул я, не понимая, что могло задержать парня.
