— Да, — соглашаюсь я. — Мне на твоём месте тоже было бы очень страшно. Ещё бы. Сегодня нашего боевого товарища застрелили. Целились в меня, а застрелили его. Пык и всё. Нет человека. У всех Новый год, радость, а его больше нет. Понимаешь?
Он кивает, так же размашисто и один раз.
— Хорошо. Проблема в том, что мы все думаем, будто это ты его убил.
— Что⁈ — вскидывает он голову. — Почему⁈
Его глаза выражают настоящее отчаяние и ужас.
— Как я мог-то? — лепечет он. — Чем?
— Из чего? Из пистолета или из винтовки, не знаю. Ты сам скажи.
— Я… я не убивал!
— Правда? А что же ты делал?
— Я… я… — он снова роняет голову.
— Ты за мной следил, да?
Он молчит.
— Ну вот, видишь, всё сходится. Выслеживал, высматривал, высчитывал, где, как и когда меня грохнешь, правильно?
Он мотает головой и смотрит в глаза.
— Вот его документы, — заходит боец с паспортом.
— Так, ну давай знакомиться, — говорю я принимая его паспорт. — Максим Николаевич Шарманжинов. Прописан в Москве. Шестьдесят первого… Хм. Так, а это что у нас…
В руках у меня оказываются красные корочки. Редакция газеты «Комсомольская правда», Орган Центрального Комитета ВЛКСМ… Удостоверение номер… так… работает в редакции внештатным корреспондентом. Фото, печать, действительно до…
— Макс, ты внештатный корреспондент «Комсомольской правды»? Я правильно понимаю?
— Да, — снова кивает он.
— Тебе что, дали задание собрать материалы обо мне? Так что ли?
— Нет, — качает он головой. — Это Эдуард предложил. Ему… ему сказали, что возьмут на хорошую должность, если он… сделает боевой… материал.
— Ага. А ты как оказался в этом деле?
— Ну, а я хочу просто в штат попасть… Мне тоже так, э-э-э… сказали…
— Понятно. И вы, значит, начали проводить расследование, да?
— Да…
— А имя Павла Ропшина ты зачем взял? Он ведь враг социалистического государства. Ты подумал, что так смешнее будет? Что я испугаюсь, да? Что подумаю, будто ты меня убить хочешь?
Он молчит.
— Ну, вот, — говорю я, — я так и подумал. Удалась шутка твоя. Нравится?
Он молча мотает головой.
— Конь, бл*дь, бледный. Журналист, хренов. Ну, ты-то ладно, молодой и глупый, но этот гусь Эдик… Он же должен понимать, что такой материал ни за что бы не пропустили.
— Он сказал, что даже если статью не пропустят, мы всем продемонстрируем свои возможности и умения, а заодно и хапуг… ой, ну то есть… простите… В общем… посадят вас…
— Оружие где?
Он мотает головой и даже… всхлипывает. Капец…
— Оружия у нас не было никакого…
— Мне нужны все материалы. Абсолютно все. Если ты ещё хочешь своих родных увидеть.
Я выхожу из кухни и иду к Эдику. Он сидит на стуле и с мрачным видом наблюдает за Дедом Морозом, проводящим шмон. Ребята особо не церемонятся. Единственное, что не громыхают. Снова звонит телефон.
— Ну что, Эдуард Фридрикович, — вздыхаю я, присаживаясь на стул напротив него. — Уж лучше бы вы в Тынду уехали, вам так не кажется?
— Да, — горько усмехается он. — Это точно.
— Ладно, Эдик, сэкономим друг другу время. Кто в меня стрелял?
— Чего? — делает он удивлённое лицо.
Натурально удивляется. Не знает, сука.
— Не заставляй меня применять плохие и грязные приёмы. Сегодня убили человека. Кто стрелял?
— Какого человека? — удивляется он. — Каждый день какого-то человека убивают.
— Я кажусь тебе спокойным, — говорю я. — Но внутри меня всё кипит и клокочет. И если я перестану себя сдерживать, я изобью тебя до полусмерти. Представляешь? Это неприятно. Или даже до смерти. Повторю вопрос. Кто в меня стрелял?
— В тебя? Егор, подумай сам, зачем бы я тратил столько времени, чтобы собрать на тебя досье, если бы хотел убить? Это ни в какую логику не вписывается.
Думаю, думаю, о том же думаю. Твою дивизию…
— Кто дал задание собирать досье?
— Такого человека нет, — качает он головой.
— И под пытками не скажешь? — хмыкаю я.
— У нас пытки запрещены по закону, — хмурится Эдик.
— А где ты здесь видишь представителей закона? Здесь закон — я. Мне нужна информация и я её достану. Жалко, у тебя паяльника нет. Знаешь, как он работает?
Он ничего не говорит и только хмурится.
— Жало у него тонкое, хотя и не очень гладкое, — продолжаю я. — Но это ничего. Неприятно, конечно, но когда он горячий, об этой шероховатости думаешь в последнюю очередь. Берёшь паяльник, нагреваешь, а потом запихиваешь в отверстие испытуемому.
— Какое отверстие? — спрашивает он, сглатывая слюну.
Кадык производит движение, дёргаясь вниз-вверх.
— Да, какая разница, — пожимаю я плечами, — паяльника же нет всё равно. Но можно и утюгом воспользоваться. Тоже нормальная тема.
— Ты просто так говоришь, — не хочет он верить в серьёзность моих намерений, — чтобы запугать…
— Ну, и ты просто так скажи, — смеюсь я. — Кто заинтересован в этом досье? Кто финансирует работу по сбору информации, кто оплачивает перелёты? Ты влип в очень нехорошую историю Эдуард, и выходов у тебя не слишком много. И времени тоже.
— Я просто делаю материал для газеты…
— Правда? И кто же разрешит печатать такой материал? Давай думай, Эд. Времени у тебя мало. Очень мало.
Я встаю, подхожу к Игорю, беру у него ТТ, возвращаюсь к Снежинскому и плашмя прикладываю ствол к его лбу.
— Чувствуешь холод, Эдик? — спрашиваю я. — Металл. Холодный металл. Тяжёлый и закалённый. Подумай, будет ли дюжина людей, вооружённых подобными железяками шутить, ворвавшись к тебе в дом. Никто не обратит внимание на пару выстрелов. Новый год, хлопушки, конфетти, шампанское. Мне будет жалко, что ты загубил свою жизнь, но я переживу.
Он ещё раз сглатывает.
— Можно воды, пожалуйста?
— Конечно, — великодушно отвечаю я. — Ты же в своём доме. Ребят, принесите водички, хозяину банкета. С кем ты встречался в Москве? Эдуард, слушай, время уходит, а мне надо с семьёй Новый год встречать. У меня есть несколько вариантов, что с тобой делать. Но скажи сперва, как ты оцениваешь свою работу по отношению ко мне. Она представляет для меня некоторую опасность, серьёзную опасность или критическую опасность? И вторая оценка. Для тех, кто упоминается в этом досье то же самое, некоторая, серьёзная или критическая опасность?
Он молчит.
— Критическая, да? — усмехаюсь я. — Ну, и что по-твоему нужно делать с источником критической опасности? Понять и простить?
— А какой, в таком случае, мне смысл что-то говорить?
— Не знаю, — подмигиваю я, — является ли сохранение жизни достаточно веской причиной, чтобы стать смыслом. Мне нужно имя заказчика, все материалы и твой немедленный отъезд в Тынду или куда подальше. Либо я застрелю тебя, закатаю вот в этот ковёр, вывезу на свалку и брошу.
Я выхожу из комнаты и прикрываю дверь. Итак, что мы имеем? Этот калмык явно не стрелок. Юный журналист. Эдик тоже не стрелок. Они собирают по мне и моему окружению информацию. Якобы для статьи в газете.
Кто за этим стоит? Кто угодно. Первым приходит на ум Гурко. Он уже однажды велел выпустить Снежинского. Попросил, разумеется, но Куренков сразу выпустил. Версия неоднозначная. Гурко мне помогал несколько раз. Возможно, это просто совпадало с его интересами. Кто ещё? Печёнкин. Эта жаба всё что угодно может. Может и Ферик…
Что с ними делать? Можно отвезти на нашу базу и закрыть в подземелье. А потом что? Не знаю, решение временное. Есть ещё вариант — физическое уничтожение. Но сестра Ангелина Шварц обязательно заявит, если ещё не заявила в ментуру и даст мой словесный портрет. И если Эдик исчезнет, это будет крайне неприятно. Крайне. Тут никакой Чурбанов не поможет, я думаю.
Опять звонит телефон. Сестра, похоже, нервничает, и тут только идиот не свяжет исчезновение этого козла с визитом капитана Рыськина и мальчика из ЮДМ. В общем вырисовывается новогодний цугцванг. Нужно поговорить с Де Ниро.
— Никого не впускать и не выпускать, — распоряжаюсь я. — Приду через час.
