— Что за человечек?
— Да так, журналист один. Я его вместе с Елизаветой видел. Пройдоха, везде свой нос суёт. Знаете, наверное — статейки пишет в газеты.
Смотрю, бизнесмен Алексеев, что только что радовался, вдруг застыл на месте. Позеленел весь, на покойника стал похож. Добил я его своими новостями.
— Как это — знает? — спрашивает, а сам глазом дёргает.
— Он знаком с народовольцами, — говорю. — Да вы не беспокойтесь, я его мигом раскручу. Дайте только до Викентия Васильевича добраться… Как только он с меня обвинения снимет, сразу и разберусь.
— Подождите, подождите, Дмитрий Александрович, — Алексеев лоб потёр, так сильно, аж следы остались. — Викентия Васильевича нет в городе. Он сейчас губернию объезжает, с инспекцией. Проверяет, как дела у помещиков, что инородов приняли. Сейчас вы его не найдёте.
Так вот оно что! А я-то шефа найти не мог никак… Все руками разводили: нету, а где, не знаем… Конечно, губерния большая.
А бизнесмен говорит:
— Вы пока у меня обождите, пока всё не уляжется. Отдохните, пообедайте. А там уж решите, что дальше делать.
И то правда. До встречи с инкогнито из столицы, офицером Митюшей, время есть. В животе у меня от голода заурчало.
— Хорошо, — говорю, — пообедаю.
Алексеев в ладоши хлопнул.
— Ерошка, вели стол собрать. Да не в гостиной, а у меня в библиотеке. Живо!
***
Стол у бизнесмена отменный. Хороший стол. Простой обед по-быстрому называется. Горячий бульон с расстегаями, закуски всякие, пирожки, мясо разное, чай с вареньем из розовых лепестков, профитроли горкой…
Сам Алексеев не ел, только кофе отхлёбывал с коньяком. Профитролькой закусил, извинился — дела! — и ушёл.
Наелся я как следует, выпил чаю. Горячий чай, сладкий. Лимончиком пахнет, апельсинчиком… Хотя какие здесь лимоны? Тут меня и сморило, прямо над чашкой. Чуть со стула не свалился. Слуга мне дорогу до спальни указал. Помню только, как до койки добрёл и на мягкое одеяло шлёпнулся.
***
Снилось мне, что внутри меня большое поле, вроде футбольного. По полю бегает одинокий футболист. И катается по полю много футбольных мечей. Футболист из сил выбился уже, но мячей слишком много. Присмотрелся, вижу, что футболист этот — я сам. Остановился, стою, дыхалки уже не хватает. Хриплю, воздух глотаю.
С трибун шум послышался. Там мои болельщики сидят: гоблинка, попугай Микки, котик Талисман. Рядом папаша гоблинский сидит, с карандашом в окровавленной глазнице, тоже руками машет, переживает.
Гоблинка моя руки сложила рупором, кричит что-то. Нет, не слышно. Очень далеко, далеко, звук слабый. «Тебя не слышно…» — хочу сказать, но голоса нет. Тут гоблинка руки протянула через трибуны, через поле и мне по лицу — хлоп! Хлоп!
Дёрнулся я, открыл глаза. Лежу на кровати, весь в поту, горло дерёт, как от крика.
Надо кроватью гоблинка наклонилась, по щекам меня хлопает. Говорит:
— Дмитрий Александрович! Дмитрий Александрович! Очнитесь!
Я сел кое-как. Голова кругом идёт, в ушах — как будто ваты натолкали.
— Что? — сиплю. — Что случилось?
У гоблинки моей лицо встревоженное.
— Дмитрий Александрович, вставайте. Надо уходить. Скорее!
Глава 34
Ой, что-то мне нехорошо. Во рту привкус мерзкий, в глазах всё плывёт.
— Вот, выпейте, — гоблинка мне сунула чашку. — Плохо вам? Это от снотворного.
Отхлебнул я из чашки. Гадость какая-то, вроде горького чая.
— Пейте, пейте ещё, — гоба не отстаёт. — Иначе не подниметесь. Настой сонный крепкий, даже орга с ног валит.
Выпил я всю чашку, вроде полегчало. Смотрю, а гоблинка вся из себя красивая: платье хорошее, всё в кружевах, талия затянута, воротничок, пуговки… Прямо барышня из хорошей семьи.
— Что случилось? — спрашиваю. А сам с кровати кое-как встал, пошатнулся, но устоял. В голове немного проясняться стало. — Кто меня снотворным опоил?
— Я, — сказала гоблинка. — По распоряжению господина Алексеева.
Что? Бизнесмен Алексеев меня усыпить велел? Ну и гад… Не зря он меня уговаривал задержаться да пообедать. Но зачем? Я ведь ему на верность клятву давал?
— И ты согласилась? — говорю.
Сам ищу одежду свою. Оказывается, пока я спал, с меня всё сняли, одни подштанники оставили.
— Простите, Дмитрий Александрович. Мне пришлось. У меня зелье снотворное было сварено, в пузырьке хранилось. И от сонного дурмана тоже — на всякий случай. Мне господин Алексеев для этого комнату выделил, особую. Для зелий разных, для травок, для всего. Очень его мои занятия интересуют.
— Где он? — спрашиваю. Надо быс Алексеевым разобраться.
— Я ему и людям его зелья сонного в кофе добавила, — гоблинка встала, платье расправила. — Больше, чем вам. Они ещё часов пять спать будут. Как встанут, голова будет болеть.
Она смутилась, голову опустила, юбку теребит пальцами:
— Господин Алексеев ко мне доброту проявил, в подвал не загонял, в комнатах жить позволил. Про работу мою медсестрой спрашивал, сочувствие проявлял. Платья своей жены отдал, которые не нужны.
— Что же ты опоила его? — говорю, а сам вижу — нет моей одежды. Хоть в подштанниках иди.
— Когда вы с ним поговорили в прачечной, господин Алексеев слугам своим распоряжения дал. Велел взять у меня снотворное и в чай вам налить. Я слышала, у меня слух хороший… не как у людей. Так я сама вызвалась это сделать. Он поверил, он мне теперь доверяет. Я всё время говорила ему, что вы мне противны, что отец мой из-за вас погиб. Что вы гадкий человек, и на несчастье инородов карьеру делаете. Что я только из страха с вами была.
— И он поверил? — спрашиваю.
— Да, — просто ответила гоба. — Поверил. Он сам такой, ради выгоды на многое способен. Как не поверить. Вот я ему в кофе снотворное и плеснула. Людям его тоже. Поторопитесь, Дмитрий Александрович. Если они проснутся и вас здесь застанут, плохо будет.
— Где моя одежда?
Гоблинка обернулась, подняла с пола большой свёрток.
— Вот, возьмите. Я вам приготовила одеться. Уходить вам надо. Я слышала, Алексеев говорил, что нельзя вас в живых оставлять. Что вы слишком много знаете. Велел Федьке с Ерошкой, как уснёте, в подвал снести, там петлю к потолку прикрутить и вас повесить. Будто вы сами на себя руки наложили. От отчаянья, что карьера ваша не задалась.
Вот же гадство какое! Доверяй после этого людям… Но я ведь и не доверял. Если бы не чай этот со снотворным, попробовали бы они меня повесить. И что делать теперь?
Подумал я, подумал, говорю:
— Так что, они ещё пять часов спать будут? А в доме знает кто?
— Не меньше пяти часов, — отвечает гоблинка. — В доме слуг сейчас мало, да и те в людской сидят. Двое охранников только при хозяине, но спят они.
— Отлично.
Мыслишка у меня появилась, только времени терять нельзя. Часов пять у меня есть, должно хватить.
Побежал я в кабинет Алексеева. Там тихо, на столе выпитая чашка из-под кофе на блюдечке стоит, рядом в пепельнице бычок от папироски дымится. Сам Алексеев в кресле сидит, голову на грудь опустил, похрапывает. Слуги его, двое громил, на полу лежат, Ерошка у стенки, Федька на коврике под книжным шкафом.
Перед Алексеевым на столе бумаги лежат, папочка какая-то картонная открыта, в ней тоже бумажки всякие пришпилены.
Посмотрел я внимательно — опаньки! Как удачно! Записка. Собственной рукой господина бизнесмена написана, адресована стряпчему. Тому самому мэтру, что мне заклятие на верность делал — для Алексеева. Как говорится — на ловца и зверь бежит…
Сверху лежит, свеженькая. Видно, всё же решил проверить господин бизнесмен, нет ли от мэтра утечки. Пригласил его к себе, только дату и время не успел поставить. Ну да это дело поправимое…
Примерился я, и аккуратненько добавил нужное. Получилось, что мэтра ждут немедленно, без отговорок, по важнейшему и строго конфиденциальному делу.
Отправили мы записку и стали ждать. Гоблинка кинулась пока свои вещички собирать: склянки всякие, травки, зелья. Я же пока со столика, что сбоку стоял, вазу подхватил, трёхэтажную. Там всякие орехи, фрукты лежали, свежие и сушёные. Показал своему попугаю Микки. Тот крыльями захлопал, обрадовался. Наверное, когда простым пацанёнком гоблинским был, его так не кормили.
