Поговорила с Найрой – эта женщина с живыми глазами и ранней сединой в густых волосах чрезвычайно Женьке нравилась. Умная – спаслась сама в разграбленном стане и детей сберегла. Красивая – Женька видела, как на нее смотрели воины. Терпеливая и покладистая – как только пришла к ним, так сразу взялась за работу. Ее чаще других видели у котлов, она ловко доила коз и всегда готова была присмотреть за детьми, своими и чужими. А еще она умела стрелять из лука.
— Найра, ты тоже хочешь мстить? – на всякий случай спросила у нее Дженна.
— Хочу, – свирепо сверкнула глазами красавица-степнячка. – Только дети у меня. Разве могу я их еще и без матери оставить?
— Я хочу собрать отряд женщин-воительниц. Встанешь десятником?
— Почему не Гаюна?
— Так она едва лук в руках держит. Хотя злости и упорства у неё побольше, чем у любого мужика. Только что с того, если она едва в край мишени попадает? Нет, пусть дальше себе злится.
— Зачем тебе женщины-воины, Дженна-аах?
— Чтобы защитить себя и детей могли в случае чего. Сама видела, что иштырцы делают с теми, кто их слабее.
Найра кивнула задумчиво и спросила:
— Говорят, Дженна-аах, ты ножом можешь научить драться?
— Могу и научу, – кивнула Женька. – Всех, кто захочет.
И ближе к вечеру, действительно, собрала женщин и объявила, что готова учить защищаться от насильников каждую, кто захочет того. Захотели все. И Женька кликнула нескольких воинов, которым предстояло стать “болванами”, и принялась показывать приемы.
Это было забавно: девочки, девушки и женщины краснели, ахали и хихикали, когда молодые полуголые мужчины хватали их за разные части тела, а парни, быстро сообразив, как им повезло, старались вовсю. И если Гаюна и еще пара вдов расправлялись со своими “напарниками” хмуро и безжалостно, то та же Листян вовсю строила воинам глазки, а некоторые девицы, кажется, и вовсе не собирались сопротивляться. Да и пары как-то быстро перемешались. Видно, скоро будут и свадьбы!
Напрасно Дженна боялась: все десятники слушались ее беспрекословно, и только если она отдавала уж совершенно глупые распоряжения, шепотом объясняли, почему так делать не стоит.
К примеру, овец резать сейчас самое время. Не всех, а увечных или слабых. А по осени пустят под нож козлов и баранов. Шкуры выделают, будет у кохтэ теплая одежда и одеяла на зиму.
Что делать с молоком козьим? Сыр, разумеется. Бат умеет, Айдар умеет, да много кто умеет. Вот Баяр-ах вернется, и сразу начнут.
— Курут делать будем, Дженна-аах, – охотно сообщал Бат. – Молока много теперь, много запасем, – и, улыбаясь ее недоумению, показывал маленькие, размером с яйцо куропатки, шарики.
Не то сыр, не то сушеный творог, Женька не поняла. Но раз кохтэ делают – пусть. На вкус так себе удовольствие, с голодухи сойдет.
***
Баяр отсутствовал почти неделю. Женька уж вся извелась, то и дело поглядывая в ту сторону, куда он уехал. Ждала, волновалась – а вдруг с ним что-то случится? А вдруг он не вернется вовсе? Иштырцы напали, змея укусила, заболел – или еще какая напасть? С фантазией у нее всегда было все в порядке. Гнала от себя эти мысли, уговаривала потерпеть, да только все видели ее напряжение, жалели и старались подбодрить: лучшие кусочки за ужином подкладывали, разговаривали с ней подолгу, одну не оставляли, да еще напоминали: Баяр-ах – заговоренный. Его стрела не берет, зверь не трогает, конь под ним не спотыкается. К тому же с ним Наран, который за своего командира жизнь отдаст. Да, это утешало.
А вернулись просто, буднично: темнело уже, когда всадников заметили дозорные. Один в лагерь примчался – предупредить, чтобы баню подготовили и еду накладывали, остальные встречали.
Сердце у Женьки заколотилось так сильно, что даже в груди защемило. Хотелось вскочить на коня и мужу навстречу мчаться. Побоялась смешной показаться, навязчивой. Ничего, ночью никуда от нее не денется, она в этом была уверена.
Вот всадники, усталые и потные, спрыгнули с коней, огляделись, напились, да принялись распрягать коней, попутно рассказывая о привезенных богатствах, хвастаясь еще и двумя большими пастушьими собаками, очень им сейчас нужными. И только тогда Женька посмела подойти.
Баяр искал ее глазами, про себя досадуя, что жена его не больно-то и ждала. Кошка дикая, значит, не скучала, не тревожилась. А он ведь не стал задерживаться, спешил домой, к ней. А Дженна светлые свои глаза прячет от него под ресницами, и ничего не говорит, молчит. Обидно. Полюбит ли она его когда-нибудь? Баяру это было очень важно.
Что ж, раз она молчит, то и ему сказать нечего. Подарки, что он привез жене и сестре, отдаст утром, когда выспится. Пока же поест горячего, в бане быстро вымоется (жаль, что нельзя Дженну туда затащить – не один он провонял своим и конским потом за долгий путь), а потом – потом вся ночь у него впереди. Лишь бы жена не была против.
Против Женька уж точно не была, ждала его в шатре с нетерпением, остро сожалея, что ей не хватило смелости выйти и позвать его. Что же он медлит? Нашел дела важнее, чем ночь с ней? Как ей показать свое нетерпение, как найти слова? Может, лечь обнаженной на подушки? Или все же остаться в сорочке – тонкой, почти не скрывающей очертания тела?
Раздеться не решилась, стыдно. Нелепо. Пошло. Но когда он вошел – горячий весь, пахнувший дымом и свежестью, не утерпела, не смогла, прильнула к нему всем телом, увлекая на постель. Он хотел ей что-то сказать, но она приложила палец к его губам, шепнув:
– Потом поговорим. Я так скучала, муж. Ждала тебя.
Баяр широко раскрыл глаза, удивляясь, а Дженна вдруг наклонилась, щекоча короткими прядями волос его шею и коснулась губами плеча. Показалось ему? Нет. Еще и еще. Она его целовала, касалась языком, оставляя влажную дорожку вниз, по груди, по ребрам. От острого быстрого укуса в бок его вдруг выгнуло. Сдавленно застонал, схватил ее двумя руками.
– Нет, – она уперлась сильными своими ладонями в его ребра. – Погоди. Просто позволь мне…
Сглотнул гулко, откидываясь на покрывало. Запрокинул голову, чтобы не смотреть на нее. Слишком велико искушение, нет, желание. Его уже всего трясет от нетерпения, а нежные губы, исследующие его живот, просто сводят с ума. Никогда с ним такого, кажется, не было. Даже в самый свой первый раз. Кохтэ рано знакомятся с этой стороной жизни, и он тоже… рано познал плотские радости. Слишком рано, толком и не понимал ничего, ему даже особо не понравилось. Потом, конечно, распробовал… Но вот такого, чтобы едва сдерживать стоны, когда даже не было еще ничего – с ним не было никогда.
А она мучила его, издевалась, облизывая со всех сторон, покусывая, впиваясь ногтями в покрывающуюся мурашками кожу. А потом… да. Он ощутил ее губы там, где и мечтал, но даже представить не мог, что она посмеет. Удовольствие пронзало, как копье. Он уже не мог ни о чем думать – только принимать, только постанывать от горячих ее губ и пальцев в самом центре его возбуждения.
А Женька неожиданно для себя просто кайфовала. Какой он вкусный, как пахнет, как она скучала по нему и его худощавому мускулистому телу! Ей хотелось всего его попробовать, схватить, укусить, съесть, в конце концов! И стоны его тихие распаляли так, что она совершенно увлеклась своей игрой. Собиралась ли она зайти так далеко? Ни в коем случае. Ей такие вот развлечения были всегда противны. Пробовала, приходилось – почти насильно. Теперь же она целовала его, ласкала, ловила его дрожь и возбуждалась сама: до головокружения, до мурашек, до сладких спазмов внизу живота. Отдавала, наслаждаясь этим. Владела своим мужем — брала его. Губами, руками, языком. Он — ее добыча. Трофей. Как сладко!
А потом вдруг он напрягся, как натянутый лук, подскочил, схватил за плечи и опрокинул на землю, рывком сдирая сорочку. Она даже пикнуть не успела, как оказалась распята под ним. Первый же удар бедрами — острый, ошеломляющий — заставил ее оцепенеть. Словно тело все свело судорогой, похолодели даже пальцы ног. Ещё, ещё. И вот она впивается в его тело ногтями, крича протяжно и жалобно, как степная птица, а он замирает, утыкаясь лбом в ее плечо. Женя чувствует, как возле ее груди стучит его сердце. Очень громко и быстро.
