Мама, наконец, угомонилась и села. Семья Мельниковых дослушивала речь в молчании. Только как будто не потому что им действительно было интересно, чего именно желает Леонид Ильич и другие официальные лица, сколько это был просто повод ничего друг другу не говорить, чтобы избежать неловкости.
— С Новым Годом, товарищи! — сказал, наконец, диктор. Картинка сменилась, зазвенели кремлевские куранты. Игорь взялся за пробку и принялся аккуратно ее тянуть. А я сунул кончик бенгальского огня в пламя свечки. Загораться он не хотел, как и остальные.
— Неужели опять испорченные попались? — тревожно прошептала мама.
Но нет. С серебристой поверхности как бы нехотя начали выскакивать первые острые искорки. И буквально через секунду они посыпались настоящим фейерверком.
Бом! Бом! Бом! Куранты отсчитывали секунды.
Бабах! Ударила в потолок пробка.
— Ну вот, наконец-то наступил! — радостно сказала мама. — С Новым годом!
Мелодично звякнул хрусталь о хрусталь. Пенящееся шампанское плеснуло на скатерть. На лицах появились улыбки. Напряженные, но тем не менее.
В принципе, видел я в своей жизни Новые года и поскучнее.
Но было бы до дома идти ближе, я бы сбежал, вот честно. Чужая семья, чужие проблемы, чужие шутки. Один раз мама меня поймала на кухне и принялась шепотом не то извиняться, не то объясняться. Потом подвыпивший отец принялся рассказывать смелые политические анекдоты про Брежнева и сам же над ними смеяться. На экране — Голубой огонек. Прилично одетые артисты, за столиками восседают не то представители элиты, не то... сам не знаю, кто. Я попытался на какое-то время увлечься просмотром этой телепрограммы, но мне быстро стало скучно. Как бывает, когда смотришь какие-то совсем старые фильмы. Затянуто, медленно. Особенно это бывает обидно, если точно помнишь, что когда-то этот фильм тебе нравился. А новогодние концертные программы я никогда особенно не любил. Как и любые другие концертные программы, в общем.
Часам к двум ночи я забился поглубже в кресло и молча смотрел на вращающуюся елку. Анна, значит. Игорь звонил какой-то Анне, чтобы что-то отменить. Интересно, Анна — это та самая Анна? В смысле, Аня Метельева, моя приятельница и девушка моего лучшего друга Мишки? Который видел ее в «стекляшке» в обществе какого-то здоровенного парня, но не решился зайти, чтобы посмотреть, кто это был? Или другая Анна?
Ужасно не нравится мне вся эта история, вот что. Она как будто нависшая над моей головой смутная угроза, которая пока что не позволяет мне чувствовать себя здесь как дома. Будто что-то подсказывает мне, что пока я не разберусь в этом всем, я здесь гость. Мимолетное, так сказать, видение.
Мне постелили здесь же в гостиной, на диване, застеленном ковром. Но засыпать я не стал. Просто валялся и ждал, когда наступит утро и я смогу уже покинуть эту квартиру.
Послевкусие праздника было отвратным.
Хотелось смыть его чем-нибудь. Перебить майонезный вкус салатов и советского шампанского каким-нибудь молдавским портвейном в компании легкомысленных бездельников, например.
Тягомотно длились минуты, я несколько раз вскакивал, чтобы посмотреть, не первый ли рейсовый автобус там уже прогрохотал за окном.
Решено. Вернусь домой, приму душ, позвоню Лизавете и Венику. Вдруг у них там продолжение банкета на сегодня намечается. А если нет, пойти на городскую елку. Там горка высотой с дом, можно просто притереться к первой попавшейся компании, и... Или вообще с головой в работу ухнуть. Заметки по журнальной публикации причесать, например. В общем, что угодно, чтобы как-то выкинуть этот тягостный семейный праздник из головы.
Черт, как же я все-таки не люблю вот это все... Когда каждый сидящий за столом мечтает оказаться где-то совсем в другом месте, но сидит, жертвует собой и своим настроением, потому что должен. Потому что семья — это святое. Фу ты, блин...
С другой стороны — познавательно получилось. Теперь я знаю, что мне надо с глазу на глаз поговорить с матерью и вытрясти из нее информацию о драме моего рождения. И поговорить с Анной. Нет, не просто поговорить. Припереть ее к стенке. Какого черта? Эта обаятельная милашка с невинным личиком все время оказывается рядом ровно в те моменты, когда со мной происходит что-то плохое. Случайное совпадение?
Не думаю...
Да к черту!
Пойду пешком вдоль Закорского тракта, в какой-то момент автобус меня нагонит. На ходу не замерзну...
Я тихонько оделся, не включая свет вышел в коридор, натянул пальто и ботинки, взял с полки свою шапку... Ну, надеюсь, что свою. Хотя если такую же, но чужую, то он, может, и не заметит. Тихонечко открыл замок и вышел на темную площадку. Похоже, за новогоднюю ночь кто-то выкрутил или разбил лампочку.
Я придержал пальцем язычок замка и закрыл дверь. Замок тихо щелкнул.
Все-таки, странная мода эти самозахлапывающиеся двери. Случайно на площадку выскочил — и кукуй, пока слесарь из ЖЭКа тебя не спасет. Или просто забыл по запаре ключи, ушел на работу. А вечером...
Глупая тема. Не могу вообще понять, в чем смысл таких замков. Геморрой какой-то сплошной.
Я вышел на темную улицу. Уже было утро, но по окружающей действительности этого было незаметно. Стояла мертвая и абсолютная тишина. Снег у подъездов был усыпан цветными кружочками конфетти, из урн торчали проволочные хвостики бенгальских огней. Рядом с невысокой детской горкой во дворе валялась чья-то весьма даже взрослая потерянная шапка, пара колпаков-конусов из цветного картона, обрывки мишуры и дождика. Из урн возле каждого подъезда выглядывали многочисленные темно-зеленые, но при этом освещении казавшиеся черными, горлышки бутылок шампанского.
Ветра не было. На черном бархате неба мерцали яркие звезды. Даже млечный путь было видно, уличная засветка в этом районе не была настолько яркой, чтобы приглушить свет нашей галактики.
Похолодало, кажется, еще больше. Шагать, похоже, придется быстрее.
Впрочем, мне повезло. Лязгающий пустой лиаз подкатил к остановке ровно в тот момент, когда я подходил к остановке. Правда, автобус был не самым подходящим, шел до Центрального парка. Но пофиг. Оттуда идти всего двадцать минут, а если бы прямо отсюда пришлось пешком идти — то все полтора часа. А то и больше, скользко все-таки.
Я забрался в почти пустой салон, скинул пятачок в кассу, выкрутил билетик. Мельком глянул на цифры. Несчастливый.
Ну что ж... Даже хорошо.
Значит повезет где-то в другом месте.
Следующие три остановки автобус промчал, даже не притормаживая. Рядом с темными павильонами никто не топтался, да и из нескольких сонных пассажиров никто не делал резких движений в сторону выхода. А вот на четвертой водила резко ударил по тормозам. Закемаривший я чуть было не слетел с сидения.
— С Новым годом! — невысокая девчушка лет семнадцати плюхнулась на сиденье рядом со мной и принялась копаться в карманах. — Ой, кажется у меня карман порвался... Лерка, у тебя есть пятачок? Завтра отдам... А то у меня вот...
Она вывернула карман, на котором и в самом деле зияла дырка.
— За подкладку, наверное, завалились, — сказала другая девушка. Которая села напротив. На вид будто постарше, но скорее всего, они ровесницы. Лет по восемнадцать-девятнадцать. Задорные шапочки с помпонами, на варежках — намерзшие снежные катышки, на пальто — белые снежные полосы. На горке катались явно перед тем, как в автобус сесть.
— С Новым годом, девочки, — сказал я. — Давайте я вас угощу по этому случаю проездом в автобусе.
Я вынул из кармана десятик. Проверил, что он точно не двушка, а то они по размеру абсолютно идентичные, сбросил в кассу. Выкрутил два билетика.
— Ой! Спасибо! — моя соседка улыбнулась, ее румяные щеки стали похожи на яблочки, глаза заблестели. — А вы на работу, да?
— Этот несчастливый, — сказала серьезная Лера, разглядывая билетики. — Ой, а этот счастливый! И там, и там — двенадцать!
— Чур мне счастливый! — бодро заявила моя соседка и потянулась к билетикам.
