В лице женщина не переменилась. Как сидела прямо, так и продолжала сидеть. Только губы еще сильнее поджала. И сбледнула… слегка.
— Что вы себе позволяете, милейшая? Пришли в мой дом и смеете меня в чем-то подозревать?
— К сожалению, вы правы, — притворно вздохнула я. — Весь этот рассказ одно сплошное предположение… Покуда пристав не возьмется за вас вплотную. К примеру, допросит молодую девицу, что наливала нам чай. Порасспрашивает о ваших пропавших работницах, которые, якобы, покинули Китеж, чтобы вернуться домой. Она же явно что-то знает. Сильно нервничает. Кем-то запугана… да?
— Вы в своем уме? — подскочила с кресла мадам Жужу и вцепилась в столешницу напряженными руками.
— Не нервничайте так, Юлия Павловна. Понимаю, мои слова вызывают у вас душевную неприязнь. Старый пристав был вам удобен. Глубоко не копал. А тут появляется выскочка, что действует без лишней бюрократии и отписок. Какая напасть… — мой голос сделался тверже, злее. — Лучше расскажите, как вы расправились с Алевтиной перепачканными по локоть в крови руками господина Тичикова? Полагаю, ей стали известны ваши тайны, и она пошла на шантаж. Помните, Гордей Назарович, выдранные страницы из личного дневника? Кажется, теперь мы знаем, кто первым нашел тот тайник. Да и табакерка со следами крови… Уж не вас ли, Евлампий Евсеевич, в последнюю встречу ею приложили?
— Что за небылицы вы тут несете! — голос Тичикова было не узнать. — Ересь! Бред!
Да и сам мужчина мало напоминал себя прежнего. Вошедшего в кабинет несколько минут назад. Лицо белее мела. Всего трясет. Пот стекает со лба и прямо на пол. Рука прижата к груди.
— Господин Тичиков, хотите сказать, что оказались здесь сегодня по зову сердца, а не получив письмо от Клавдии Никаноровны, о двух подозрительных девицах, что посетили ее вчера и задавали… неудобные вопросы? Решили просить помощи у сообщницы? — я поднялась с дивана, демонстративно отряхнула руки и повернулась к Ермакову, разглядывающему меня каким-то новым, нечитаемым взглядом. — Гордей Назарович, ну чего вы стоите? Дело раскрыто.
Как я и надеялась, слова возымели эффект разорвавшейся бомбы. Купец резко покраснел. Рванул на груди шубу, выхватил из-за пазухи длинный нож, оскалился и бросился на меня.
— Евлампий Евсеевич, — завизжала не обделенная мозгами хозяйка кабинета. — Молю, не поддавайтесь!
— Ах, ты ведьма проклятая! Убьююююю…
Как любил повторять мой дед Прохор Васильевич: «Драка — не женское дело. Но если уж ввязалась, пихай и беги быстрее ветра, Сонька. В ногах твое счастье».
Ни улица, ни университетский курс самообороны первоклассного бойца из меня не сделали. Зато научили быстрой реакции. Так что атака разъяренного купца пришлась аккурат на пустое место.
Я успела отскочить, но была схвачена не менее ловким приставом. Который, толкнув меня себе за спину, произвел в воздух два предупредительных выстрела.
— Бросай нож, застрелю! — грубый, командный голос Ермакова был подобен звону набата, и поверг в шок, без приуменьшения, всех обитателей борделя.
Даже я вздрогнула и вытянулась по струнке. В коридоре послышались крики, топот ног. Кто-то отчаянно звал городового. Мадам Жужу схватилась за сердце прежде, чем расстелиться на полу, изобразив обморок.
И только господина Тичикова не проняло.
С перекошенным от ненависти лицом, он жутко завыл, снова замахнулся ножом и бросился к нам, едва не влетев в Гордея. Благо тот успел оттолкнуть меня, нырнуть под купеческую руку и поставить подножку.
Раздавшийся грохот, когда грузное тело встретилось с полом, своей мощностью, мог бы посоперничать с раскатом майского грома. А последовавший за ним рев, вызванный действиями пристава, оседлавшего необъятную спину Евлампия Евсеевича, напоминал сигнал тепловоза.
И первый, и второй звуки сотрясли здание.
Пока Ермаков, приглушенно ругаясь, заламывал купцу руки, я рванула к окну. Сорвала прочный шнур, крепивший шторы, и кинулась помогать связывать толстые запястья.
— Софья… — заскрипел зубами злой и запыхавшийся Гордей. — Вы… да я вас…
— Потом поблагодарите, — отмахнулась я. — Нужна записка. Улики…
Краем глаза я заметила, как пришедшая в себя госпожа Тюлькина отползает в уголочек. Устроилась удобно. И, прижав ладони к груди, затихла как мышка.
Надеешься, что о тебе забудут, стерва? Зря. Не забудут. Уж я постараюсь…
Рука нырнула в карман толстой шубейки. В правом — пусто. А вот в левом нашелся клочок бумаги, развернув который я едва не застонала.
Купец продолжал рычать и брыкаться. Из-за нервного перенапряжения буквы прыгали перед глазами. При всем желании не прочесть.
— Гордей Назарович, — протянула трясущуюся руку. — Взгляните.
— Все как вы и сказали, Софья Алексеевна, — после небольшой паузы, кивнул он. — От жинки письмецо. Бесовское отродье. Семейство душегубов. Ну ничего. Всех на каторгу свезут.
За дверью раздался пронзительный свист и в кабинет вломились всполошенные полицейские. Заозирались по сторонам. Смерили меня грозным взглядом. Но, видимо, узнав Гордея, бросились помогать.
— Хватайте ее, — ткнула я пальцем в мадам Жужу, что под прикрытием всеобщей шумихи, принялась красться к выходу.
— Не имеете права! — прижалась она к стене. — Меня оклеветали. Я буду жаловаться…
Возмущения не возымели успеха. Стоило приставу окинуть ее хищным прищуром, тут же смолкла и сдалась.
— Юлия Павловна, изволите пойти с миром, или вас тоже надобно связать?
— Не надобно, — тяжело сглотнула. — Я сама.
— Вот и замечательно, — положив записку в карман, Гордей поднялся, протянул мне руку и помог встать на ноги.
— В Мещанский участок их, ваше благородие?
— Так точно, — кивнул пристав. — Да передайте Стрыкину, нещай в сибирке запрет до рассвета. С утреца навещу.
— Гордей Назарович, зачем же ждать? — поинтересовалась я, когда в кабинете мы остались вдвоем. — Может прямо сейчас и допросим?
— Экая вы нетерпеливая, Софья Алексеевна, — усмехнулся он. — Не дело тут спешить. Да и время к ночи. Домой вас свезу. Инессе Ивановне в руки передам. Но прежде поведайте… что вы, к лешему, здесь учинили?
Пока я обдумывала ответ, который бы мог удовлетворить жаждущего объяснений пристава, он сам занял место напротив. Хитро прищурился, скрестил руки на широкой груди и оперся на край стола.
— В криминалистике, Гордей Назарович, это называется «ловля на живца», — я осторожно подбирала слова, чувствуя, будто иду по скользким камням через бурную реку. — Что, в сути своей, ничто иное, как психологический прием, где с помощью искусственного создания доказательств обвинения, мы вывели подозреваемого на чистую воду. Нападения на представителя власти, письменных доказательств причастности супруги господина Тичикова к совершенным им преступлениям, а также орудия убийств — уверена, Поль Маратович, изучив нож, это подтвердит — вполне достаточно для вынесения обвинения. Останется грамотно провести допрос, пригрозив казнью, но пообещать заменить ее каторгой, если обвиняемый сдаст своих подельниц и расскажет, куда спрятал тела других жертв. И с чистой совестью можно закрывать дело.
В лице Ермаков не изменился. Но ложное впечатление невозмутимости развеял резко дернувшийся кадык.
— А ежели бы у вас ничего не вышло?
— Я предпочитаю мыслить позитивно.
Мужчина устало прошелся пятернею по растрепанным волосам и вдруг коротко хмыкнул.
— Опять ваши немецкие журнальчики, Софья Алексеевна?
— Они, — бодро кивнула я, сама едва сдерживая рвущийся наружу смех. — Просто кладезь полезных знаний.
Не знаю, поверил ли мне Гордей, но допытываться не стал. И на том спасибо.
Чувствуя себя так, словно пробежала марафон, я сомневалась, что смогла бы внятно объяснить ему внезапное превращение юной «уездной» барышни, в специалиста по криминалистике. А попаданка из двадцать первого века, к тому же видящая призраков — история, мягко говоря, неубедительная. Изъезженный сюжет бульварных романов…
