За Сморгонью опустились на снег и отказывались подняться ещё две кобылы. Наполеон вылез, наконец, из кареты. Лично осмотрел их с выражением на физиономии: и вы меня предали.
Мороз был, по ощущениям, градусов под тридцать. С несколькими санными экипажами следовало ещё около двух сотен конных гвардейцев, усталых, голодных злых.
— Сир! Нам не на чем больше везти… — начал де Коленкур.
— Знаю! — оборвал Наполеон.
По стечению обстоятельств, лошади тащили сани с награбленными ценностями из Московского Кремля. При всей своей бдительности ни Глеб, ни Леон не засекли момент, чтобы приближённые императора что-то прятали в мёрзлой белорусской земле. Все многочисленные поиски у Березины двести лет спустя шансов не имели. «Великий» полководец похоронил в русском походе около шестисот тысяч солдат и офицеров, но золото оставлять не желал.
Теперь, похоже, время пришло.
— Мы можем освободить один экипаж, — де Коленкур кивнул в сторону кареты, у которой стоял врач со слугой.
— Ни в коем случае! Пан Ястржембский мне нужен в Париже более кого из вас. Арман! Поручаю вам найти колодец в какой-то из деревень, разбить лёд и утопить сокровища. Они принадлежат мне по праву как трофеи! В следующем году возьмём реванш и вернём их себе!
Разговор Наполеона с его самым доверенным помощником, вещавшего простуженным голосом и каким-то по-бабьи визгливым тоном, долетал до путешественников во времени через слово. Главное они поняли: сейчас!
Хуже всего, что место крайне сложно идентифицировать. Ближайшая деревенька о двух десятках дворов, естественно — покинутая и без грамма провианта, не носила никакого названия на дорожном указателе по причине отсутствия самого указателя, и спросить тоже не было ни у кого. Практически единственный ориентир — день пути от Сморгони на Вильно… И никакого GPS. Никакой приметной речки, если и была — заметена снегом. Невысокие холмы, сосновые леса. Половина Беларуси именно такая.
Он поделился сомнениями с Леоном.
— Чепуха! — не смутился тот. — Сведения обо всех деревнях и подушные списки сохранились. Вёрст двадцать от Сморгони на северо-запад. Думаешь, много здесь таких деревень? Ради полумиллиарда долларов… Да-да, именно во столько оценивается похищенное гадами из Москвы. Правда, не факт, что всё едет с нами.
Удрать из наполеоновского поезда удалось лишь на следующий день, посветлу. Спереди донеслось «ур-ра!!!» из десятков, если не сотен глоток. Даже старая гвардия, закалённая как дамасский клинок, дрогнула, всадники заметались, сломали колонну, кто-то бросился в кусты, чьи-то лошади повалились в снег, роняя наездников.
Глеб и Леон выбрались из кареты, приготовив пистолеты. Вот так умирать — от русских пуль и сабель, выведав, где схрон Наполеона, глупо.
— Стреляй только в лошадей! — промолвил более опытный темпонавт. — По человеку запросто выйдет осечка. Да и не душегубы мы — своих бить.
Часть гвардейцев сгрудилась вокруг императорской кареты, прикрывая вождя конскими тушами. Спереди неслись выстрелы, потом довольно быстро всё стихло.
— Мердо! — бросил кто-то из гвардейцев. — Проклятые ляхи!
Видимо, это они имитировали нападение русских чтобы ограбить растерявшихся и не оказывающих сопротивления лягушатников.
— Валим, — тихо скомандовал Глеб.
Разбежавшиеся по лесу верховые постепенно возвращались на дорогу, не подозревая, что двоих из них ждёт неприятность в лице майора разведки из следующего тысячелетия. Рывок, и оккупант на снегу, удар по голове выключает сознание. А уж очнуться ему и бежать в сторону наполеоновской колонны либо замерзнуть на снегу — пусть решает Мироздание.
Беглецы углубились в чащу и остановились, когда звуки суеты стихли позади. Их путь лежал юго-западнее — к Гродно, и можно было уже не спешить, соревнуясь, впрочем, с двумя серьёзными врагами — голодом и холодом.
Через двое суток лошади пали от бескормицы. Навьюченные здоровенными кусками конины, сколько только могли унести, путники продолжили путешествие пёхом. И хоть одеты были по погоде, не то что два горе-монаха зимой 1654 года, прогулка выдалась не из лёгких и растянулась до середины января. К счастью, не однажды набредали на хуторы в лесу, где были приняты вполне по-людски, хуторяне переждали военное время относительно спокойно в стороне от главных событий. День-два отдыхали — и в дорогу.
Ответственный за историческое обеспечение экспедиции Леон не учёл, правда, одной очевидной штуки. Русские части, маршировавшие по дорогам, особенно передовые казачьи и гусарские отряды, вышли к Гродно куда раньше, и как-то утром, вывалившись из леса на опушку, темпонавты услышали храп лошадей, потом сердитый окрик:
— А ну стоять, ляди хранцузские!
Их привели в деревню, где расположился эскадрон. Уверения Леона, что он — врач из Литовского уланского полка, сражавшегося на русской стороне и покрывшего себя славой, а ныне отпущен проведать родню, вот только потерял коня в дороге, никакого доверия не вызвали. Казачий подъесаул, хмуро осмотрев пленного, перевёл взгляд на его слугу.
— Ты — хто? Назовись.
— Трофимка я… — от близости неминуемой гибели перед самым окончанием задания у Глеба обострились все его актёрские навыки, к сожалению — довольно жидкие. — Лакей я господ Волхонских из Смоленску…
— Что голова у тебя трясётся?
— Так когда со Смоленска шли по мосту… Што за Днепр… Хранцуз ударил. Пушки, значицца. Как ударили — и тьма… Богу душу отдал… Ан — нет. Оклемался — в телеге еду. Потом барин подобрал. Литовского полку, — Глеб ещё раз тряхнул головой и добавил: — Добрый барин. Да чуть не уморил, как по лесу шли. Матерь Божья заступница — вас послала.
Ситуация разрядилась. И, быть может, пронесло бы, но подъесаул скомандовал: обыскать.
У Глеба ничего компрометирующего не нашлось. Офицерский двуствольный пистолет, конечно, был не по чину простому слуге, но на войне всякое встречается. А вот у Леона обнаружилась фляга с французским имперским орлом, и никакие вопли, что снята с тела француза, не помогли.
Их вывели из избы. Взгляды двух дюжин казаков были устремлены исключительно на «ляха», кем, собственно, Ястржембский и родился лет через полтораста с хвостиком.
— Последний раз пытаю, скотина! — грозно молвил подъесаул. — У Понятовского служил?
— У Лопатина Григория Михайловича, — не отступал Леон, досконально знавший резервную легенду и имя командира Литовского полка, действительно воевавшего у Смоленска, где он мог подобрать лакея Трофимку, а эта воинская часть и вправду содержала офицеров и унтеров происхождения из бывшей Речи Посполитой.
— Врёт, — вынес вердикт один из казаков. — Нутром чую — врёт.
Его заставили снять шубу и стать к стене деревенского дома.
Грохнул залп из нескольких стволов, Леона прикончили с честью, а не просто порубили шашкой.
Выстрелы Глеб услышал за спиной, погоняя вглубь леса смирную казачью кобылку. Угон транспортного средства обнаружился, видно, не сразу, потому что погони не было, как и самых необходимых в дороге вещей, всё осталось у казаков.
Верного товарища рядом — тоже.
И это была самая тяжелая утрата, хоть за семь месяцев в этом времени видел многие тысячи смертей.
Глава 15
Возвращение отнюдь не было триумфальным.
Выпрямившись на ложе, Глеб первым делом сообщил, что Леон застрелен казаками.
Алесь, дёрнувшийся было к неподвижному телу историка, замер. Остолбенели и остальные лаборанты. Лишь Бронштейн печально покачал головой, относящийся к происходящему с толикой философского фатализма.
Кроме отставного майора, для других ситуация в «Веспасии» выглядела так: живого человека подключили к аппаратуре, он закрыл глаза, а в следующий миг его напарник очнулся и сообщил о смерти испытателя.
Это там, в России XIX века, прошло более полугода. Здесь — практически нисколько, и гибель Леона воспринималась как результат воздействия техники. Нажал на кнопку — нет человека.
