— Ты предатель!!! — проорал мне кто-то другой и упал вниз уже мёртвым.
— Ты предал, предал своего названного брата!!! — и ещё один падает вниз.
— Это ты должен был гнить за решёткой! Ты!!! — и меч срубил… того, кого я называл когда-то своим братом. Я так и не увидел, что пряталось в его взгляде — голова улетела в наступающую толпу.
— За что ты убил меня?! — девушка, чьё лицо я видел только с газет, свалилась вниз, когда удар пробил ей сердце.
— Ты всегда думал только о себе! — ещё одна копия, но уже моей вечно пьяной приёмной матери, свалилась вниз.
— Признайся!!! — ещё одна копия моего названного брата через мгновение падает вниз.
— Убийца!
— Ты предал его!
— Это ты должен был умереть там!!!
И чем больше я рубил, тем больше криков поднималось.
Я слышал всё это уже сотни раз. Слышал в своей голове, прокручивал не раз и не два, жалея, что не мог вернуться обратно и исправить содеянное. Не прошло ни дня, чтобы я не возвращался к этому. Но я научился жить с этим, а потом и вовсе перестал вспоминать о своём прошлом, будто его никогда и не было.
А теперь я должен был избавиться от этого окончательно, чтобы идти дальше.
И чем больше я убивал, тем лучше понимал, что меня это отпускает. Отпускает пропорционально росту горы трупов из копий меня и всех тех, кто так или иначе оставил на мне отпечаток.
Люди продолжали ползти по горе трупов со всех сторон, будто муравьи, которые не могу остановиться, а я продолжал их рубить. Минуты сменялись на часы, а мой клинок превращал в фарш мои воспоминания одно за другим.
Я был весь в крови, я мог почувствовать её вкус на своих губах. Рука будто прикипела к рукояти меча, а кровь уже наложилась на меня несколькими слоями. Я рубил, рубил, рубил, словно обезумевший махал мечом, отправляя без оглядки в иной мир всех тех, кто мне не нравился, пока…
Пока не обнаружил себя с поднятым мечом над единственной оставшейся копией.
Бой закончился.
Закончился так же неожиданно, как и начался, и я не мог вспомнить, когда бесконечная волна моих собственных копий и копий других людей прекратила штурмовать гору трупов, а я сам спустился вниз, чтобы покончить с самим собой.
И теперь, когда я стоял над последним, замахнувшись мечом и глядя в собственные глаза, происходящее заставило меня в этот момент задуматься — а почему именно он барьер? Моя часть, что так держится за прошлое?
Я вспомнил слова Гоя о том, что каждый выбирает сам — сохранить в себе что-то человеческое или отказывается от этого, потому как так проще идти дальше.
И сейчас у меня была возможность убить часть самого себя. Ту часть, которая меня мучала, ту, которая напоминала о том, что я сделал, заставляла сомневаться. Часть моей собственной души, которая заставляла меня оставаться человеком и ощущать чувство вины. Без неё мне было бы легче, без неё я мог бы идти дальше, не оглядываясь назад…
И именно без этой части самого себя я бы не был тем, кем стал.
Я тоже своего рода психолог, хочу заметить, и прекрасно понимал, что она была моим напоминанием границ, через которые нельзя переходить. Забыть этот урок, отказаться от него, и вернусь тот я, которого я сам и ненавидел. Тупой, трусливый и самоуверенный, отвращение к которому заставило меня пересмотреть мои же собственные взгляды.
И сейчас, стоя над самим собой, я понял, что… не хочу забывать о том, что произошло в прошлом. Не хочу, потому что… это и сделало меня таким, какой я есть. Тем придурком, который ради маленькой девчушки несётся на край света, чтобы спасти её. Потому что этому самому придурку претит мысль, что ребёнка будут использовать в своих целях те, кто считает, что теперь он может делать всё, что захочет.
— Ненавижу всякие самокопания… — пробормотал я, опуская меч.
— Ненавижу, — кивнула копия, подтверждая.
— В чём смысл этого барьера? — негромко спросил я.
— У меня тот же вопрос, но мы, скорее всего, знаем ответ, не так ли? — хмуро ответил я напротив.
Наверное, да.
Барьер лишь помогал понять, кто ты есть и будешь на самом деле. Помогал сделать выбор — избавиться от человеческого, чтобы легче было подниматься по ступеням Вечных, или же… примириться с самим собой.
Дальше мог идти лишь тот, кого не терзают сомнения, а что делать с этими самыми сомнениями — выбор исключительно индивидуальный.
Подозреваю, что каждый, кто через него проходил, точно так же сталкивался с частью собственной души, которая называлась человечностью и не давала им творить беспредел. И здесь, в этом видении, каждый мог выбрать свой путь, как двигаться дальше.
Кто-то уничтожал в себе любые сомнения, становясь больше похожими на роботов. А кто-то просто принимал и смирялся.
И сейчас у меня был выбор — избавиться от него, убив свою копию вместе со всеми терзаниями, или… или принять её со всеми недостатками. В конце концов, что значит отпустить? Уничтожить, сделать вид, что этого не было? Забыть? Или принять, что сделанного не изменишь, и просто стараться больше этого не повторять.
— Ты не прав, — вздохнул я, глядя на себя. Да, бредово разговаривать с самим собой, но я чувствовал, что должен это проговорить. Для самого себя. Чтобы понять, почему мне это так важно, спасти Ки. — Прошлого не исправить, ничего уже не изменить, и мёртвых не вернуть к жизни. Лучшее, что я могу сделать — усвоить тот урок и больше не повторять ошибок. Я не ищу прощения и прекрасно знаю, почему иду за Ки. Потому что я не хочу повторения истории, когда я отсиделся за спинами тех, кто был мне дорог, трясясь над собственной шкурой.
— Ты не избавишься от этого чувства вины, — сказал он/я. — Оно будет тебя всегда преследовать.
— Ну и отлично, — пожал я плечами и протянул руку. — Значит, у меня будет всегда напоминание, как делать не стоит. А теперь давай руку. Только без гачимучи.
— Да, обойдёмся без этого.
И едва я коснулся его руки, как иллюзия развеялась.
Я говорил, что это самый странный уровень?
Я был прав, большего бреда я пока не встречал при преодолении барьера. Принять самого себя, смириться с прошлым, понять, какой дорогой двигаться — это были однозначно самые мощные колёса, что я встречал. И надеюсь, что впредь глотать их мне не придётся.
С другой стороны, я воочию увидел, как некоторые становятся бездушными культиваторами, для которых жизнь людей не жизнь, а другие остаются людьми при любом раскладе.
Предположу, что эти волшебные пилюли просто погружают тебя в галлюциногенный сон, где ты сам или отсекаешь все те части души, что отвечают за человеческие чувства, или оставляешь всё как есть.
В комнате было пусто, и разве что Люнь висела в уголке и мирно дремала.
Мне даже стало интересно, а прошлая Люнь отсекала от себя часть души или нет? Я в плане того, что ей однозначно пришлось пройти этот уровень.
Ведь если она отсекла часть души, то откуда взялась эта Люнь? Я теперь был практически уверен, что это часть души настоящей Уню Люнь Тю, и она явно была сгустком всех хороших качеств своей хозяйки. А если та не отсекала, то как она умудрилась скатиться от такой душки до монстра, который крошит всех налево и направо.
Честно сказать, я до сих пор раздумывал, рассказать Люнь о моей догадке или не стоит. Как и задумался, а где сейчас настоящая Люнь? Сгинула или бродит по миру в поисках приключений?
— Ты проснулся! — возглас Люнь заставил меня вздрогнуть. Она подлетела ко мне, зависнув прямо перед носом. — Скажи, что ты сейчас чувствуешь по отношению ко мне?!
Я внимательно посмотрел на эту мордаху и честно сказал.
— Хочу затискать до смерти, а потом хорошенько отодр…
— Всё-всё-всё! — замахала она руками. — Я поняла! — но следом мягко улыбнулась. — С возвращением и с взятием уровня Послушника Вечных.
— С возвращением? — удивился я.
— Ага, — кивнула она. — Ты ведь прошёл барьер, верно?
— Ну… да?
— Тогда ты знаешь, что происходит при его преодолении, верно? — улыбнулась Люнь.
