В газетах вдруг появились десятки фотографий, освещающих недавнюю японо-китайскую войну под заголовком «Зверства японской военщины» – жуткие кадры массовых расстрелов и спортивных казней ударом катаны; закопанные живьём ханьцы, горы трупов и просто отрубленные головы.
Европа, которой на далёких азиатов было по большому счёту плевать, была потрясена!
– Что ж, и здесь потомки оказались правы – «информационная война» принесла свои неоспоримые плоды. Общественное мнение цивилизованных стран теперь явно не на стороне озверелых самурайских орд, – Николай II брезгливо просматривал подборку иностранной прессы, поминутно кивая начальнику личной охраны, – что ж, блестяще, Евгений Никифорович.
Ширинкин зарделся, хотя дело «антияпонской пропаганды» в основном было проведено службой российской контрразведки. И почти открыто – дагерротипы выглядели столь наглядным и неоспоримым фактом, что не стали и усложнять, подсовывая их иностранным издателям – сначала они появились на страницах российских газет, и уж затем последовала широкая перепечатка европейцами.
Правда, фотоматериалы (от «ямаловцев») были из хроники ещё несостоявшейся японо-китайской войны «тридцать седьмого года». Но что это меняло?
– Там посол японский, ваше величество, уже дважды подавал запрос на встречу, – Ширинкин показал на пачку газет, – у него тоже весь набор «таймсов», «эко де при» и «дойчей» [59]. По-моему, он негодует.
– Даже так… что ж, просите. Буду его добивать.
Император даже не взглянул на то, что немного взволнованный азиат мял в руках пачку газет – пока и не заикнувшись (этикет-с), но видом выражая протест… видимо, по поводу навета прессы.
Протест, кстати, вполне бы и официальный – «русский след» в теме «Зверств японской военщины» в принципе и не скрывался, если бы…
Томя паузой, монарх раскурил папиросу, догнав её до половины, наконец, соизволил спросить:
– С чем пожаловали? [60]
Ступивший на два шажка вперёд посол достал лист обращения, прочистив горло, зачитал:
– Согласно пожеланиям правительства Японии, вынужден просить ваше величество повлиять через прессу на общественное мнение, что с клеветнической и фальшивой подачи российских издательств пребывает в панике и осуждении действий японской Императорской армии на территории Китая. Уповаю, что поставленная с вашего одобрения под контроль российская пресса, а с этим и изменение общественного мнения, поспособствует делу поддержания порядка и дальнейшего установления мира между нашими державами.
Романов выпустил последний дым, оставил в покое пепельницу, с нескрываемым сарказмом и крайне взыскательно проговорил:
– А вы часом не забылись? Вы – господин Мотоно, и ваши хозяева в Токио? Между нашими странами, между прочим, война! А мы с вами, господин Мотоно, ещё не на мирных переговорах!
Всегда тактичный, предпочитавший обтекаемые и приличные формы в разговорах, Николай вдруг заговорил выверенно жёстко, не скрывая презрения:
– Вы, японцы, так стремитесь стать вровень с великими западными державами, столь желаете влиться в цивилизованное общество, но… О, да! Восток дело тонкое, у вас имеются ещё и собственные, азиатские правила! Правила ведения войны, Сунь-цзы и прочее… когда ночная атака рейда Порт-Артура без объявления войны это совсем не вероломство, а такая-эдакая самурайская хитрость! Да?.. Но я не стану следовать хитро-изысканными восточными путями, а поступлю грубо. Мои генерал-адмиралы неоднократно предлагают… я отказывал, но, пожалуй, соглашусь!
Деревянно-бумажные японские города будут хорошо гореть после обстрелов корабельной артиллерией! А казаки на улицах Токио отрезвят излишне агрессивные самурайские головы!
И без того не выдерживая тон дипломатии, последние слова государя прозвучали особенно резко!
Японец буквально замер, побледнев, затем, медленно темнея лицом, пробормотал, выходя за рамки, презрев условности:
– Этого никогда не будет. У Ниппон… у Японии много богов (это прозвучало, как «много сил»)! Подданные Тэнно не смирятся с бесчестием, не уступят ни при каких обстоятельствах…
– Обстоятельства уже наступили!
– Против восстанет весь дух японского народа, каждый крестьянин, не только кадровая армия – все умрут, но…
– Вот-вот! Кто-то из мудрецов, возможно из восточных, сказал: «Выход есть всегда, даже если этот выход – смерть». Очень, знаете ли, в духе и философии японцев.
– Это сказал…
– Неважно! – прогремел император, перебивая: – Вам известно имя Акаси? Полковник Акаси Мотодзиро? Который с территории Швеции занимается организацией подрывной деятельности внутри России?
Мы!.. Мы воюем с вашей армией и флотом, но не посягаем на ваши устои и законную власть! А ваши спецслужбы связались с революционерами и заговорщиками, финансируя их, способствуя подрыву самого существования государства российского! Вы запустили такой разрушительный механизм, что даже после окончания войны нам эту кашу ещё долго придётся расхлёбывать! Что говорите?! В войне все средства хороши? Так мало того! Подзуживаемые вами террористы-народовольцы посягают на саму императорскую власть! На жизнь императора! На жизнь всей императорской семьи!
Романов на миг замолчал, вперившись в собеседника, ожидая реакции – японец либо взял себя в руки, снова натянув бесстрастную маску, либо…
«Да я ж для него белый варвар! – пришёл неожиданный вывод. – Не Тэнно-микадо, а в лучшем случае какой-то варвар-помазанник. Ах ты, сын узкоглазой собаки!»
Как всегда дав волю своему гневу, даже если он не выплеснулся наружу, а остался всего лишь в виде мысленных ругательств, Николай обрёл спокойствие, заговорив медленно и вкрадчиво:
– Вы как будто, господин Мотоно, не совсем понимаете существенность сиих фактов. Хорошо, я проведу доходчивую аналогию. Представьте, что российская служба диверсий и контрразведки организовала в Японии переворот с целью смещения правящей династии Мейдзи и убийства божественного Тэнно!
Скажете, гайдзины в Японии не смогут шпионить и проворачивать делишки по причине своей расовой отличности? Так есть ханьцы! Вы сумели настолько наследить в Китае, что там многие хотят отомстить. Предложения услуг жандармским и другим нашим службам на территории Поднебесной поступали неоднократно, можете не сомневаться. Слышали, наверное, даже ихэтуани-боксёры зашевелились.
Аккуратный азиат в костюме лондонской моды давно уже засунул свои бумажные протесты в портфель.
Упоминания о божественном Тэнно в столь оскорбительном контексте требовали, чтобы посол был потрясён.
Он и был потрясён! Потрясён безмерной печалью. И не гипотетическим фактом убийства (здесь играло иное мировоззрение, иной взгляд на кончину вообще), предрассудки европейца о бремени жизни и величии смерти нашли лишь одну болезненную точку – гибель микадо от руки грязного китайца была бы позорна!
Круглые линзы очков вдруг запотели, будто ватой тумана отгородив реальность.
«Я волнуюсь, – подумал сорокадвухлетний японец. Что-то ему подсказывало – в этой неожиданной импульсивности белого царя кроется невероятная провокация, – но если я хочу сохранить шаткие предпосылки к прекращению войны, то не стану включать его вызывающие намёки в отчёт. Пойду на личное унижение, лишь бы уберечь от унижения микадо. Слишком много горячих голов в окружении императора Муцухито, думающих о чести, но безрассудно забывающих стратегические истины, что давно премированы мировой политикой. Судьба ”Восходящего солнца” ступила на зыбкую почву и может оказаться подвешенной на тонких нитях неопределённости».
…А сквозь белую вату домыслов продолжала литься патетика российского царя:
– Я возьму на себя все обязанности, что налагают на меня моё звание и должность. И моя совесть! Именно совесть… большая политика такая субстанция, касаясь которой всякий раз надобно заботиться о нравственной гигиене.
