Если бы отец не избавил меня от стопки блюдец и чашек, то в этот момент я бы точно лишил семью Монаховых половины чайного сервиза — между прочим, подаренного отцу с матерью на свадьбу. Вот ведь, пошутил однажды, беседуя с «Юлькой Сорокиной», и как раз на эту самую тему…
— «Васечка, скажи, пожалуйста, ты бы додумался до этого? Или Сергей Сергеевич? Или я, наконец? А он подсказал! Он — мальчишка! Его идея хранения антивещества гениальна!..»
Названное телеведущим имя учёного, давшего столь высокую оценку моему проекту, я не расслышал. И, конечно, не знал, похож ли он хоть немного на академика Благовидова в исполнении актёра Меркурьева. Я был занят другим — нашарил рукой спинку кресла и рухнул в него. Ноги не держали. Телевизор продолжал что-то бормотать, но я уже не разбирал отдельных слов, всё происходящее слилось в каком-то флуоресцирующем тумане.
Впрочем, продолжалось это недолго, от силы,минуты полторы. Родители даже забеспокоиться не успели? что это единственный отпрыск — стоял-стоял, и вдруг повалился, будто у него ноги отказали?
— Пап, ты знал? — только и смог выдавить я.
— Вчера вечером только рассказали. Я думал: вот сейчас усядемся, тортик разрежем, и я всё расскажу. Это ведь на самом деле был сюрприз, а не журналы… то есть они тоже… да… Собственно, я тебе намекнул ещё утром — помнишь, когда говорили о психологической совместимости? Кто ж знал, что Капица всё испортит?
Лицо у него было смущённым, даже виноватым.
— Что ж, сюрприз удался. — Я откашлялся. — И что дальше-то? Неужели в самом деле будут строить … звездолёт?
В ответ он развёл руками.
Что ж, похоже, усаживать меня в кресло генерального конструктора никто не собирается. Во всяком случае — пока.
Я собрался задать следующий вопрос, но не успел — в прихожей пронзительно задребезжал телефон. Отец, сделав жест — «подожди мол, минутку, я сейчас…» — вышел, не забыв притворить за собой дверь, так что до меня долетали только невнятные звуки вместо слов. Когда же он вернулся в комнату, лицо его было озабоченным, даже встревоженным.
— На «Острове-1» какое-то ЧП. Звонили с работы, просили приехать как можно скорее. Ты как, дома заночуешь, или подбросить тебя?..
А ведь он по-настоящему встревожен, понял я. ЧП на орбитальной станции — это может означать что угодно, вплоть до серьёзной аварии с человеческими жертвами. Вот и мама смотрит испуганно, держится ладонями за щёки. Между прочим, у неё там две молодые сотрудницы, и одна из них — та самая инженер-кулинар, с которой у нашего Димы Ветрова недавно наметилось взаимопонимание…
— Сам дойду. И вообще, можно я лучше с тобой поеду? Меня же к вам пустят?
Отец покосился на меня, как показалось, не слишком одобрительно.
— Пустят, куда денутся. Хочешь первым сообщить друзьям новости?
…Не отрицать же очевидное?..
— Ну, интересно же!
Ладно, собирайся. Собери ему что-нибудь с собой, кусок торта, что ли заверни, — сказал он матери. И добавил, не поворачиваясь, уже в мой адрес:
— Как бы Лёша, не обернулся этот интерес большой бедой…
VIII
В космосе выходных нет. Здесь вообще всё, не как там, внизу, на дне атмосферы — к примеру, время отсчитывается не неделями, а маловразумительными декадами, причём чередование рабочих дней и дней отдыха привязывается к этим самым декадам по скользящему графику. А вот праздники как раз имеются — и сегодня с утра (тоже весьма расплывчатое понятие, поскольку «утро» на «Острове-1» наступает по меридиану Байконура) наступил главный из них, День Космонавтики. Разумеется, у членов интернационального экипажа свои праздники — День взятия Бастилии, Седьмое Ноября, День Независимости, и даже День образования Китайской народной республики, который первого октября впервые должны будут отметить двое китайских тэйконавтов (так в Поднебесной именуют своих покорителей космоса). Но сегодняшний день, двенадцатое апреля — праздник общий для всего пёстрого населения станции, а потому важное, давно ожидаемое событие — первый, пробный запуск вращения жилого «бублика» — решили приурочить именно к нему. И Дима Ветров, как и его товарищи по группе стажёров, целиком эту идею поддерживали — том более, что им предстояло наблюдать запуск снаружи, находясь в составе аварийной бригады. Самому Диме доверили управление одним из трёх приданных бригаде «крабов», и он с трепетом ждал, когда на его глазах гигантский «бублик» дрогнет и придёт в движение, начиная отсчёт нормальной жизни и работы станции. Которая с этого момента будет уже официально именоваться «Гагарин» — что, конечно, тоже должно стать одним из важных символов этого дня.
Вообще-то, станция состоит не из одного, и даже не из двух, а из трёх бубликов, вложенных один в другой. Из них вращается только один, средний — его разгоняют, и время от времени корректируют скорость вращения, поддерживая комфортные 0,6 земной силы тяжести. В разрезе секции этого «бублика» имеют форму полу-эллипса: нижние, обращённые в сторону Земли, смотрят в пространство выпуклыми стенками, испещрёнными иллюминаторами жилых кают и рекреационных отсеков; верхние же, те, что обёрнуты к рабочей стороне «горизонта событий» , из которой появляются отправленные с Земли грузовые контейнеры, «орбитальные автобусы» и прочие полезные и нужные предметы, имеют плоскую поверхность.
Всё это охвачено снаружи «рабочим» кольцом, по которому на магнитных подвесках скользит внутреннее, «жилое» кольцо. На «рабочем» кольце смонтированы секции складов, причалов и иных помещений, где по каким-либо соображениям удобнее поддерживать невесомость. Третий, внутренний «бублик», в «дырке» которого формируется «горизонт событий», жёстко связан с внешним кольцом четырьмя П-образными опорами, вдоль которых проложены трубопроводы жидких газов и шины, подающие на «батут» энергию ядерного реактора. Сам реактор и ёмкости жидких газов смонтированы так же на внешнем кольце.
Получается, таким образом, что жилое «кольцо» вращается как бы в обрамлении двух других, неподвижных относительно плоскости орбиты, по которой летает станция — настолько, насколько что-то вообще может быть неподвижно в Космосе.
Такая конструкция решала множество проблем, но и создавала как минимум, одну дополнительную: требовалось как-то перемещаться из секций невращающегося «рабочего» кольца во вращающееся «жилое» и обратно. Насколько было известно Диме, на начальных этапах проектирования рассматривали вариант нескольких шлюзовых камер — через них обитателям станции предполагалось выбираться наружу, а потом, по специальным мосткам переходить на соседнее кольцо и уже через его шлюзы попадать во внутреннее помещение. Разумеется, каждый раз требовалось надевать скафандры, проходя все связанные с этим процедуры, и в результате простое перемещение на два десятка шагов оборачивалось бы потерей нескольких часов драгоценного времени.
Разумеется, это не устроило разработчиков станции, и они нашли другое решение. В верхней части «рабочего» и «жилого» колец были устроены площадки с подвижными секциями, снабжёнными гидравлическими толкателями. Люди и небольшие грузы попадали в такую секцию через люк в днище, после чего люк задраивали, и в точно рассчитанный момент гидравлика переталкивала секцию с одного кольца на другое. Не самое элегантное решение, к тому же, достаточно громоздкое — но зато надёжное. Разумеется, кроме подвижных секций (на станции их называли «лифтами») имелись ещё и обыкновенные шлюзы для выхода в космос и перемещения габаритных грузов — и как раз возле одного из таких шлюзов, расположенных на «рабочем» кольце в ангаре малых орбитальных транспортных средств и стоял сейчас Дима Ветров, облачённый в скафандр. Двое техников помогли ему занять место на раме «краба», пристегнули ремнями, проверили подключение коммуникаций связь и, похлопав одобрительно по плечу — Дима не почувствовал этого через жесткий панцырь «Кондора», но всё равно поднял руку в прощальном приветствии — покинули шлюз. Замигали красным тревожные лампы, зашипели насосы, откачивая воздух. Мигание сменилось на желтое, потом зелёное. В наушниках Диминого шлема трижды предупредительно пискнуло, и овальная плита входного люка неторопливо поползла в сторону, открывая вид в бархатно-чёрную, полную звёзд бездну.
