— Здесь остановись, — приказал Иноненко, когда впереди показалась невысокая арка.
Архип, слегка наехав на плоский бордюр тротуара, заглушил мотор. Они вышли.
— Дяденька, прокати!
Трое мальчишек в огромных, должно, отцовских кепках, в рваных фуфайках и резиновых сапогах подбежали к машине, с жадным любопытством стали заглядывать в окна, складывая рупором ладони.
— Ужо я вам, паскудники, — сердито замахнулся на них Иноненко, и мальчишки скрылись в подворотне.
— Пойдем скорее, — с беспокойством сказал Максим Петрович. — А то безотцовщина побьет фары к ядреной фене!
Иноненко быстрым шагом прошел под аркой, остановился у подъезда невзрачного серого дома.
— Вот здесь будешь ждать завтра в семь часов, — быстро сказал он, стараясь не смотреть в окна.
— Он что, здесь живет?
— Да.
Архип с удивлением посмотрел на мрачные, обшарпанные стены дома, к которым были прилеплены небольшие окна.
— Пойдем, — Иноненко бросил на спутника сердитый взгляд. Архип встрепенулся и последовал за ним обратно к машине.
Уже в салоне автомобиля Максим Петрович сказал:
— Жуткая тварь и живет в жутком месте, — он задумался. — Однако ты не возомни, что и внутри так же жутко — там у него все золотом покрыто.
— Вы там были?
— Нет, но говорят.
Впервые Архип не поверил Иноненко, и что-то в начальнике гаража ему показалось завистливым, мелочным, как вкус морковного чая.
— Теперь в Кремль? — поспешил спросить он, чтобы обуздать чувства.
— Какой Кремль? — взмахнул рукой Иноненко. — Кремль — это матрешка-пустышка. Они все работают кто где, а он — на Рождественке. Поверни направо.
Показалась площадь, посреди — огромная клумба, усаженная цветами.
— Площадь Дзержинского, — прокомментировал Иноненко. — Лубянка. Теперь налево и прямо. Да ты дорогу-то запоминаешь?
— Угу, — кивнул Архип. Его удивляла пустота и чистота улиц: словно прошелся по ним гигантский дворник и, в азарте работы, вымел не только весь мусор, но и граждан. Редко попадалась навстречу идущая по тротуару согбенная фигура в шляпе и длинном пальто, либо милиционер в белом кителе. Машин и тех не было видно.
— Вот здесь тормози, — удовлетворенно приказал Максим Петрович. — Будешь заезжать вон в ту арку и высаживать его.
Сталин работал в огромном здании с массивными дверями и мраморной плиткой у крыльца.
— Запомнил?
— Да.
— Ну, тогда отчаливаем. Вези в гараж и теперь, брат, без моих подсказок.
* * *
Спалось плохо, и не только Архипу. Иноненко ворочался, кряхтел, пару раз вставал попить воды. Архип же и вовсе лежал с открытыми глазами, глядя на призрак луны, маячащий за занавеской. А может, это и не луна вовсе? Может, это вдруг разросшаяся до исполинских размеров какая-нибудь звезда? Звезда, ставшая луной, — но для чего? Просто из гордости, честолюбия, либо по неизвестной, глубоко затаенной причине?
Хотелось встать и отворить занавески.
— Спи, Архип, еще рано, — пробормотал Максим Петрович.
Тишина, наступившая совсем недавно: до того кто-то пел в кухне, была неприятна. Что-то чудилось в ней угрожающее, гнетущее, и Архипу казалось, что продолжайся песня подгулявшего жильца коммуналки, — он уже спал бы.
Снялась с потолка муха и, жужжа, принялась кружить по комнате. Архип пытался понять по жужжанию, в каком конце комнаты она сейчас находится и не заметил, как вместо мухи появился Сталин. Он сидел на террасе, на скамеечке у длинного стола, непривычно одетый: мягкие хлопковые штаны, светлый свитер, на голове — шляпа из рисовой соломки. И слова вождь произносил непривычные, обращаясь к кому-то невидимому, говорил о том, что капусту лучше шинковать вдоль, а не поперек, тогда она лучше разваривается и щи получаются наваристее.
— Ну что, Надя?
На террасу вышла Надя из лаборатории в красивом чистом фартуке, волосы стянуты в пучок на затылке.
— Глупости какие-то говоришь, — сказала она, улыбаясь, и поставила перед Сталиным дымящуюся тарелку. — Что вдоль, что попрек, капуста она и есть капуста.
— Не скажи, — засмеялся Сталин. — Вот я расскажу тебе одну историю…
— Архип.
Архип вздрогнул, открыл глаза, увидел встревоженное и бледное лицо Иноненко.
— Пора!
Это слово — «пора», неожиданно больно полоснуло Архипа по сердцу, и он поежился, несмотря на то, что был укрыт одеялом.
— Который час?
— Шесть. Вставай, еще поесть надо.
Архип одевался вяло, его бил озноб. Иноненко, похоже, все понимал и оттого суетился и обращался к Архипу ласково, как к покойнику.
— Пойду, сынок, разогрею поесть.
Максим Петрович вышел, аккуратно прикрыв дверь. Архип — уже одетый в новые зеленоватые штаны и гимнастерку — присел на кровать. На душе было нехорошо, зябко: он, кажется, уже жалел, что добился направления на эту казнь. Однако пути назад не было; Архип встал, надел на голову фуражку и вышел из комнаты.
Сполоснул в кухне лицо — от холодной воды как будто полегчало, муть в голове рассеялась. Немного поковыряв ложкой разогретую на сковородке картошку, залитую яйцом, Архип сказал Иноненко, что не голоден и, пожалуй, пойдет.
В кухне никого не было, жильцы коммуналки, должно быть, еще спали. Максим Петрович вдруг шагнул к Архипу и быстрым движением перекрестил его:
— Ну, с Богом. Путь помнишь?
Архип не ответил, обулся в коридоре и вышел из квартиры. Его слегка покоробило, что Иноненко так же, как и он сам перед отправкой на казнь, вспомнил Бога.
В гаражах никого не было, на дверях правления висел замок. Ключом Максима Петровича Архип отворил ворота и вывел автомобиль. Машина радостно гудела, словно ждала его. Потревоженные, поднялись с деревьев вороны, принялись кружить тучей, хрипло каркать.
Архип аккуратно закрыл гараж.
Начал накрапывать дождь, усилился — пустой бульвар заблестел. В открытое окно доносился сырой шорох шин по асфальту. Воздух был насыщен осенними запахами, и казалось, что ты не дышишь, а пьешь сладкое вино. А ведь за стеклом был город, и город большой. На улицах никого не было, лишь у здания с большим красным крестом на белой стене — должно быть, больницы, прохаживались какие-то люди.
Он повернул направо, проехал узкий переулок, повернул налево. Вот и знакомая арка, за которой его ждет он.
Архип развернулся и въехал в арку задним ходом, остановившись у крыльца серого дома. В окнах на втором этаже горел свет.
«Наверное, там» — подумал Архип. Он стал ждать, и время, словно назло, пошло медленнее, растягивая секунды в минуты. Все сильнее нервничая, Архип барабанил тонкими пальцами по рулю.
«Наверно, я должен ждать его, стоя у машины», — вдруг подумал он и вылез из салона.
Дождь застучал по фуражке, по плечам, спине. Капли, попадающие за воротник, были обжигающе — холодны, но Архип стоял, не шевелясь, и смотрел на дверь подъезда.
«Быть может, он решил не ехать?» — подумалось ему, но тут дверь подъезда, заскрипев, отворилась, и Архип увидел Сталина. Это был невысокий человек лет шестидесяти, темная шинель плотно облегала его фигуру, из-под фуражки виднелись черные волосы. Лицо вождя показалось Архипу усталым и даже грустным.
— Ну, зачем мокнешь? — сказал Сталин с несильным акцентом.
— Здравствуйте, товарищ Сталин, — хрипло проговорил Архип, открывая заднюю дверцу.
Автомобиль, тарахтя, выполз из арки. Архип глядел на дорогу перед собой: намокшая гимнастерка холодила тело, но — этого он не мог не признать — его душу согревало заботливое внимание Сталина. Но почему вождь без охраны? Сколь привычным в лаборатории было мнение, почерпнутое из исторических книг, что Сталин окружал себя десятками телохранителей, столь и неожиданным было его опровержение.
Казнь могла произойти здесь и сейчас: вколоть в клиента сыворотку, завести в какой-нибудь глухой двор, прочесть речь и… Ну? Решайся! Чего же ты ждешь?
Архип бросил взгляд в зеркало и наткнулся на слегка прищуренный глаз Иосифа Виссарионовича. Ему стало не по себе — показалось, что вождь все о нем знает.
— Ты, я вижу, новенький?
— Да, товарищ Сталин.
— А Паша?
— Уехал к маме, товарищ Сталин.
— К маме? Это хорошо… — Сталин задумался. — А тебя-то как звать?
— Архип.
— Хорошее имя, — Иосиф Виссарионович вдруг улыбнулся — о, сколько раз Архип видел эту улыбку на фотографиях! — А ты знаешь, ведь я не очень люблю вашего шоферского брата.
Сталин слегка приподнял левую увечную руку:
— В десять лет пострадал, правда, не от машины, а, смешно сказать, от фаэтона.
С минуту помолчав, добавил:
— Благодаря этому жив остался, а не то прихлопнули бы на империалистической войне.
Вождь громко засмеялся, Архип, не сдержавшись — тоже. Он совсем не таким представлял себе Сталина: его попутчик был откровенен, весел и, главное, добр. Слекие волны струились от вождя и заставляли верить в это.
