Задумываюсь, сравниваю себя с садовником — я буду сеять разумное, доброе, вечное, что-то прорастет, а что-то — нет. Но через пять или десять лет у меня все равно будет сад и уж голодным садовод не останется. Вот так и хочу прожить свою жизнь — помогая людям, пользуясь плодами своих трудов и восхищаясь тем, как «мои девочки выросли». Надо будет конечно ресурсов накопить… посмотреть, как именно старшеклассник может денег заработать, а то сейчас даже сестру не на что в кафе сводить, позорище. И нет, у мамы просить не буду.
— Вы не прогоните меня, хозяин? — спрашивает Томоко, продолжая косплеить рабыню.
— Не прогоню — говорю я: — только тогда давай так. Все эти «хозяин» «господин» и все такое — сохраним для наших сессий. В обычной жизни общаемся как обычно. — потому что это и в голове обесценивает такие обращения и мало ли — кто подслушает, а у нее социальный статус только выравниваться стал.
— Хорошо, хозяин — кивает она: — а когда у нас следующая сессия?
— Пока не знаю — честно отвечаю я: — выходные у меня довольно тесно заняты… хотя можно в субботу… я поговорю насчет этого. И все, хватит меня так в школе называть. — возникает мысль совместить тренинги старосты и Томоко, с одной стороны было бы хорошо, за раз все сделать, а с другой стороны не наврежу ли я? Надо поговорить с Наоми. Томоко у меня уже в необходимой степени кондиции, доверяет мне достаточно, чтобы не задавать вопросов, а вот Наоми…
— А это правда, что ты опять с Дзинтаро подрался? — спрашивает она через некоторое время, когда молчание затягивается: — я видела, что он хромает немного.
— Да не. Не дрался я с ним — говорю я сущую правду.
— Но это же ты с ним поговорил, что он с утра сразу извинился? — уточняет она.
— Да, поговорил — не стал отрицать очевидное: — но он, в принципе, не такой уж и балбес, сам все понял.
— Он идиот — говорит Томоко и сжимает кулаки: — урод! Ненавижу! Как он мог?!
— Тихо, тихо, тихо… — я притягиваю ее к себе и обнимаю. Она затихает у меня в объятиях: — об этом мы еще поговорим. Это у нас отдельная сессия будет — как прекратить возлагать на людей повышенные надежды и разочаровываться в них. Люди, они вообще — алчные, трусливые, ненадежные, ленивые и коварные. Как говаривал Марк Аврелий — как ты не бейся, а люди будут вести себя как всегда. Он, кстати, вообще людей не любил. Говорил, что единственно от кого ты можешь что-то требовать — это от самого себя. На людей надеяться бесполезно, люди всегда подведут. — мы сидим на ступеньках, и я чувствую тепло, которое идет от девушки в моих объятиях. Я слышу, как часто стучит ее сердце. Я чувствую ее запах. Не туалетной воды, дезодоранта или косметики, а именно ее запах. Такой… цветочный аромат. Молодые девушки пахнут цветами. Молодые юноши пахнут козлом. Такова несправедливость жизни. По крайней мере я точно знаю, что сейчас обнимаю девушку. В тот раз разглядеть ничего толком не удалось, был занят, да и полутьма… но воспоминание об этом моменте меня греет.
Внизу раздается гогот, шум, кто-то поднимается по лестнице и Томоко тотчас отпрыгивает от меня и поправляет одежду. В самом деле, думаю я, вставая и тоже поправляя рубашку, мы же в школе. Опять-таки ее статус. Облико морале, правила приличия и все такое. Не дай бог нас сейчас вот тут застукают, ей и так хватило.
— Я… я побежала в клуб. До встречи! — и Томоко стремительно сбегает вниз по лестнице. Я остаюсь один. До четырех часов еще сорок минут. Будем ждать.
Днем в коридорах школы не горит свет, особенно в старом корпусе, электричество экономят, а в четыре часа все еще светло, и никто не будет включать свет в коридоре, и особенно в кабинете химии. Надо сказать, что кабинет химии в старом корпусе давно переделали в кабинет для лабораторных работ — с кабинками для каждого стола, так, что с учительского места видно, что твориться в каждой, а вот из соседней кабинки не видно и подглядеть как выполняет лабораторную работу твой сосед — не получится. Окна кабинета выходят на заднюю стену, туда, где густые ветви деревьев заслоняю солнечный свет даже в солнечные дни в кабинете не так уж и светло, а уж в обычный пасмурный день поздней осенью в четыре часа…
Поэтому я только слегка удивился царящему в кабинете полумраку. Пройдя в крайнюю кабинку я сел за парту. На парте, двумя полосками скотча была прилеплена записка. Записка гласила «сиди тут. Не пытайся заглянуть в соседнюю кабинку. Я обещал конфиденциальность».
Что же. Ставлю портфель на парту и задумываюсь о том, что моя жизнь продолжает подкидывать мне неожиданные повороты. Понятно, что кем-кем, а консультантом по «всем вопросам» я себя уж точно не видел. В этот момент едва слышно открывается дверь в класс — едва-едва слышно, но в кабинете химии царит такая тишина, вкупе с полутьмой, что я поневоле слышу каждый шорох. Чем хуже человек видит, тем больше напрягаются иные чувства — слух, обоняние. Вот и сейчас я слышу, как стучат каблучки туфель, как шуршит ткань, слышу даже дыхание, и — волной — чувствую цветочный запах, легкий аромат духов. Я слышу, как кто-то садится в соседней кабинке. Потом раздается стук в перегородку, которая нас разделяет — тук-тук. Стук тихий, но настойчивый.
— Да? — говорю я и понимаю, что потерял голос. Откашливаюсь и говорю, уже тверже: — да?
— Это я — говорит девушка тихим голосом, голос чуть ниже, чем я ожидал. Очевидно, что она искажает свой голос, она не хочет, чтобы я ее узнал. Значит она — из знакомых мне девушек, знакомых, но не слишком. Потому что уж одноклассницу бы я узнал, даже если бы она голос исказила. Наверное.
— Хорошо — киваю я, забыв, что она не может меня видеть. Достаю телефон и кладу его на стол — на случай, если придется посветить, а то полутьма начинает меня напрягать. Наступает тишина, в которой я отчетливо слышу ее дыхание.
— Ладно — решаю помочь человеку я: — так какие у тебя проблемы?
— Проблемы?
