— Так почему вы никому не говорите об этой своей «математической философии»? — спросил капитан. — Ведь есть много математиков, которые могли бы понять её. И помочь с расшифровкой… этих ваших кодов. Александр Иванович, вам нужно обратиться за помощью к государству. Я уверен, что ваше открытие изучат… в соответствующих инстанциях. Вам выделят средства на развитие…
«Ага, — подумал я. — Догонят и ещё раз выделят. Рано мне пока соваться со своими предсказаниями к академикам. И обращаться за поддержкой к ребятам из КГБ — тоже рановато. Я обязательно пообщаюсь со всеми этими ребятишками. Потом. Когда буду готов. С ними я буду объясняться совсем другими словами. Можете не сомневаться, уважаемый Сергей Андреевич, все эти академики тоже нихрена не поймут. Но обязательно мне поверят».
— Перестаньте, Сергей Андреевич, — сказал я. — Какие средства? Даже вы не верите в мои слова. Хотя знаете о результатах моих расчётов. Так почему в них должны поверить другие? Меня подымут на смех. Или объявят сумасшедшим. А может, заподозрят, что я сам спровоцировал предсказанные несчастья. Но это до поры до времени, можете мне поверить. Пока моё имя ещё неизвестно в научной среде. Но это скоро изменится.
Я хмыкнул.
— В этом или в следующем году я обнародую доказательство одной из так называемых «загадок тысячелетия». В соавторстве с парой других математиков. Без «соавторства» пока никак — думаю, вы сами это понимаете. Моё имя прозвучит впервые. Потом его услышат снова — уже в связи с другим математическим открытием. А лет через десять смогу обходиться без «соавторов». Тогда и заявлю во всеуслышание о «математической философии Усика».
Откашлялся.
— Сергей Андреевич, слова «простого советского студента», как вы выразились, мало у кого вызовут доверие, — сказал я. — А вот к обладателю нескольких громких премий, к человеку, чьё имя фигурирует в названиях самых значимых математических открытий десятилетия, не смогут не прислушаться. Особенно если моим утверждениям присовокупятся результаты моих предсказаний — те, предотвратить которые я не сумел.
Пожал плечом.
— Ведь у меня тоже не десять рук. Рано или поздно и я куда-то не успею. Или оплошаю. Всё же я больше мыслитель, чем человек дела. Бегать в будёновке и с ружьём в руках — это не моё призвание. Сергей Андреевич, вы и сами знаете, во что уже пару раз едва не вылились мои старания. Шрам на груди — лучшее подтверждение моей неуклюжести и невезучести. Хотя нет — мне именно повезло, что выжил тогда.
Александров опустил на портфель руку.
— Я не очень-то понимаю, как вы всё это… вычисляли, Александр Иванович, — сказал он. — Не буду обманывать: мне сложно поверить, что математика может… сообщать о преступлениях. Но я уверен в другом: если бы тогда в Пушкинском парке пуля попала немного правее, сегодня бы я не разговаривал с вами — готовился бы к Дашиным похоронам. В том парке погибли бы не только вы, Александр Иванович.
Капитан снова огляделся. Потом вновь повернул лицо в мою сторону.
— Я плохо разбираюсь в математике, — сказал Сергей Андреевич. — Даже в той, что изучают в школе. Академик бы из меня не получился. Но я хороший оперативник. И многое уже повидал за время работы в милиции. А ещё у меня есть знакомства… в определённых кругах. Александр Иванович, моя… будущая жена верит вам. Она жива благодаря вам. Потому я тоже не подвергаю ваши слова сомнению.
В его глазах блеснуло отражение заглядывавшего в окно больницы солнца.
— К тому же, ваша будёновка теперь у меня: хотел избавиться от неё вслед за обрезом, но Даша запретила мне её выбрасывать. Вы… понимаете, о чём я говорю? Александр Иванович, если вдруг приблизится одна из тех дат, что вы вычислили, и вы не сможете рассказать о ней в милиции… не рискуйте сами. Ведь если вы погибнете — умрут и те, чьи жизни вы могли бы спасти. Помните об этом.
Я кивнул, посмотрел Александрову в глаза.
— Хорошо, Сергей Андреевич. Я запомнил.
* * *
Вскоре после разговора с Александровым я снова увидел ТОТ сон.
Заключение
— Ну, здравствуй, Димочка, — произнёс я.
Рассматривал свои (свои!) ладони, похожие на полотна лопат. С высоты двух метров посматривал на носы ботинок (почти новых), на серебрившийся под ногами снег. Отметил идеально отглаженные стрелки на брюках, выпиравший вперёд живот. Ухмыльнулся. Уже и позабыл, что когда-то боролся с лишним весом: теперь (в тысяча девятьсот семидесятом году) всё больше старался этот вес набрать. Чувство голода исчезло. Зато вернулась сердечная боль — старая знакомая поприветствовала меня резким уколом. Я прижал руку к груди, вздохнул: вспомнил о том, что сейчас снова умру. В который уже раз? В четвёртый?
«Пушкинский парк, — мысленно отметил я. — Двадцать пятое января». Сообразил, где именно очутился, раньше, чем увидел памятник Пушкину. Понаблюдал за тем, как ветер сметал с каменной головы поэта ледяные крошки, как он гонял воробьёв. Не заметил около постамента цветов: для родственников Светы Пимочкиной парк перестал быть местом поминовения (и не стал — для друзей Саши Усика). Зато я здесь вновь встретил пёстро разодетых горожан. Отметил логотипы брендов на одежде — удивился тому, что успел их подзабыть. Наряды прохожих показались мне излишне яркими, аляпистыми, чуждыми. Покачал головой: удивился, насколько быстро отвык от… будущего.
Пробежался глазами по фонарным столбам, чиркнул взглядом по деревьям с присыпанными снегом ветвями; пару секунд уделил собачникам с питомцами (некоторые собаки — тоже в ярких одеждах); полюбовался на молодых мамашек, толкавших перед собой коляски, не выпускавших из рук смартфоны; понаблюдал за детишками, что сооружали снежную крепость. Людмилу Сергеевну Гомонову я не увидел. Как и в прошлый и в позапрошлый раз. «Да и не Гомонова она теперь, — подумал я (почти не сомневался, что Гомоновой в этой реальности стала старшая сестра Людмилы Сергеевны — Светлана). — Жаль, не спросил фамилию её мужа».
Вспомнил о телефонном разговоре со своей бывшей институтской кураторшей. Тут же достал из кармана телефон — позвонил сыновьям. Не удивился тому, что мальчишки мне не ответили — уже привык к этому. В этом сне поговорить с ними у меня не получалось и раньше. Зато… я воскресил в памяти факт, что при прошлом «посещении» Пушкинского парка преспокойно рылся в интернете — искал информацию о «маньяке с молотком». Нажал на экране смартфона на иконку «поисковика». Маньяк меня в этот раз не заботил. В голове вдруг возник вопрос: а стала ли Нежина писательницей — хотя бы… в этом сне?
Не гадал, почему заинтересовался именно этим фактом. Толстые, будто сосиски, пальцы привычно пробежались по экранной клавиатуре — ловко: в этом сне они не отвыкли от подобных действий. Я набрал в строке поиска: «Альбина Нежина, писательница». Покликал на всплывшие строки, не нашёл ничего интересного — только ссылки на странички в социальных сетях многочисленных Альбин Нежиных. Составил новую фразу: «Альбина Усик, писательница». И первой же строкой выскочила ссылка на «Большую советскую энциклопедию». Кликнул на неё — полюбовался на символику СССР.
Прочёл: «Альбина Александровна Усик (урождённая Нежина; род. 18 февраля 1952 года, г. Зареченск, СССР) — советская поэтесса, писательница, киносценарист, радиоведущая, актриса театра и кино, эстрадная певица. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1999). Лауреат Государственная премия СССР (1980) и Ленинской премии (1985). Председатель правления (с 2003) Союза писателей СССР. Член АН СССР и Немецкой академии искусств (ГДР) (1993). Народная артистка СССР (2010). Герой Социалистического Труда (2010). Член КПСС с 1978 года. Супруга Александра Ивановича Усика».
Надпись «Александра Ивановича Усика» — тоже была кликабельна. Я направил на неё палец. Но на экран не нажал — прижал ладонь к груди. Боль в сердце вдруг усилилась, намекнула на то, что у меня в запасе осталось мало времени. Я вспомнил, что скоро снова умру. Отложил чтение статей о себе на потом — если это «потом» случится. Решил разжиться более полезной информацией. Написал в строке поиска: «Зареченск, 1970 год, убийства». Нажал на иконку «ввод». Пробежался глазами по отобразившимся на экране строкам-ссылкам. Нажал на верхнюю — одобрительно кивнул.
