дичь спрашивает.
— Определенно, — кивнул я, выглянув из укрытия и увидев стоявшего в окружении бойцов человека в белоснежной броне.
В голове сразу же родился план, и стоило нашим с цесаревичем глазам встретиться, я хищно улыбнулся, произнеся:
— Ваше высочество, как вы смотрите на то, чтобы поучаствовать в авантюре?
— Авантюры? — ухмыльнулся он. — Это я люблю. Судя по всему, у тебя есть какой-то план?
— Да. План, как нам выжить и убить их всех.
— Чувствую, — ухмылка его стала ещё шире. — Мне это определённо понравится.
Звуки шагов, ботинки более ста человек крошили камень и пыль разрушенных зданий. Земля за их спинами полыхала от остатков взрывов, оружие многих было направленно на меня и Цесаревича, а возглавляющий их мужик держал на лице удовлетворённую улыбку.
— Ты уверен, что твой план сработает? — прошептал Илья и пнул небольшой камушек, отправив тот в полёт.
— Ни в чём нельзя быть уверенным, Ваше Высочество.
Автомата в руках не было, я оставил его ушедшим и занявшим дальние позиции бойцам. Шлем технологичной брони открыт, а глаза взирали лишь на короткостриженого мужика лет тридцати пяти — сорока. Было в нём что-то... Непонятное. Вроде бы обычный, но что-то явно не так. Белоснежная броня, частично покрытая пылью и кровью, была в два раза больше, чем у других бойцов врага. Класс и тип тот же самый, но внешняя вариация больше и массивней. Значит, сам этот индивид не из маленьких, а торчавшая за спиной металлическая рукоять двуручной секиры, подтверждала мысли.
Бросил косой взгляд на Цесаревича. Парень не нервничал и стоял спокойно, но некая дрожь в пальцах всё же прослеживалась. Понятно, держит маску, но пока не готов к подобным раскладам.
В голове проносились этапы созданного на коленке плана. После оглашения условия, по которому бойцы могут бежать, пришлось резко придумывать, что делать. Уйти нам не дадут. Это сто процентов. Даже если Цесаревич сдастся, врагам нет смысла оставлять живую силу противника в живых. Это глупо, банально, тупо. На войне нет места политике, чести, справедливости, уступкам и самому главному — Милосердию. Ты либо выгрызаешь глотку врага, утопая в крови, либо подыхаешь.
«Ты был прав, Виктор... Милосердие удел сильных и достойных людей. Людей, которые твёрдо идут вперёд и честны сами с собой. Но на войне... На войне, Виктор, нет места милосердию. Я понял это слишком поздно... Но ты, мой названный брат... Мой Серый Демон Рашомон... Открыл мне глаза.»
Слова сказанные Минамото вспыли в голове, а перед глазами вмиг пронеслось воспоминание. Ночь, тяжёлые капли дождя, и горящий город Осака. Плач тысяч женщин и детей отдавался эхом в голове, как и мольбы мужчин, просящих пощады и милосердия...
— На войне нет места милосердию, — прошептал я, кулаки сжались, глаза на короткую секунду вспыхнули могильным пламенем, а Цесаревич удивлённо взглянул на меня.
Первый этап: Раздать указания людям занимать позиции дальше и быть готовым вступить в бой.
Врагам оставалось до нас не больше тридцати метров. Напряжение росло по экспоненте.
Второй этап: Объяснить Цесаревичу, что от него требуется и удостоверится, что он понял.
Улыбка главгада становится ещё шире, мои глаза замечают белоснежные зубы.
Третий этап: Самый простой. Отдать команду и убить всех. Нужно лишь...
— Господин, мы на подходе! Две минуты! — раздался в приглушенном динамике голос Звонова.
Две минут. Хорошо.
— Тяните время, — шепчу и Цесаревич кивает.
— Признаться честно, — заговорил мужик на идеальном русском, подойдя к нам. — Я даже немного разочарован. Думал, что русский дух непоколебим и ваши люди не сбегут, бросив будущего императора. Видать, прогнило что-то в душе отчизны вашей.
Его люди брали нас в кольцо, постоянно держа на прицеле винтовок. Несколько одарённых держали наготове свои способности, судя по всполохам энергии мира вокруг их тел.
— Разве честь не обязывает вас назваться, перед тем, как открывать рот? — приподнял бровь Илья. И сделал он это так, словно смотрит не на высокую гору мышц, закованную в технологичную броню, а на таракана.
Басистый смех накрыл разрушенную центральную площадь города, а среди бойцов врага прошлась волна смешков потише.
— Ох, где же мои манеры, — смахнул он несуществующую слезу с глаза и представился, прижимая открытую ладонь к груди: — Граф Уильям Дэвис к вашим услугам, Ваше Высочество.
Его голос, мимика, движения и всё остальное буквально сочились сарказмом и насмешкой. Дэвиса явно забавляла та игра, которая сейчас происходила среди разрушенных зданий и последствий войны.
— Молодой человек, — переключил он внимание на меня. — А вы бесстрашный, раз остались со своим господином, понимая, что вас ждёт.
О-о-о, Смерть! Какой же фарс...
Видя, что я его игнорю, Дэвис приподнял брови и в следующий миг махнул рукой. Двое одарённых отошли от общей кучи и двинулись на нас.
— Будьте благоразумны, Ваше Высочество, и не пострадаете, — усмехнулся Дэвис и вновь бросил взгляд на меня. — А ты, парень, извиняй... Ничего личного. Сам понимаешь...
— Ага, ничего личного, — посмотрел я на чёрное от смога небо.
Никто из здесь присутствующих не мог видеть, что за моей спиной уже вовсю сияли, вращались и насыщались наложенные друг на друга печати Концентрации. Энергии Смерти они впитали столько, что синева рун исчезла, а сами они окрасились в непроглядный чёрный цвет.
— Звонов, сейчас! — ору во весь голос и делаю лишь один шаг.
Права рука схватила за плечо удивлённого Цесаревича, мигом убирая его за спину и активируя печати.
Гулкий хлопок раздался в ушах, после которого в одно мгновение исчезли все звуки. Энергия мира вспыхнула от резкого скачка волны мощи Смерти. Реальность треснула на множество осколков и мир буквально застыл.
Нереальная боль пронзила разум тысячей раскалённых игл, а из груди вырвался судорожный вздох. Печать Концентрации позволяет заморозить время, но не в привычном понимании. Я лишь желаю, чтобы определенный кусок «души» мира поверил в то, что время замерло. Слишком сложно объяснить подобное с научной точки зрения, но энергия Смерти позволяет повелевать Жнецам маленькой частичкой реальности. Время застывает по нашей прихоти, но расплата за это... Нереальная головная боль и возможное безумие, стоит лишь перейти грань.
Ноги двигаются, будто сквозь кисель, но делают два шага, после чего руки вспыхивают печатью Усиления и толкают Цесаревича. Его туша отрывается от земли, лицо всё так же сохраняет удивлённое выражение, а я остаюсь
