Эта территория плотной городской застройки интересовала его сугубо утилитарно, как человека военного. Для него этот город был цитаделью врага и полем предстоящей длительной и жестокой борьбы с ним. Другое дело – английские технические достижения. Помимо основных задач, что были определены планами предстоящей операции «Посылка», он планировал посмотреть наметанным глазом на доки и парочку мостов. А еще – неторопливо прогуляться по Сити и возле британского Морского министерства. Рекогносцировочка на будущее, так сказать. Что еще может позволить себе «руссо туристо облико морале», работающий под личиной молодого матроса с германского сухогруза?
Но куда больше, чем знакомство с Лондоном, волновала Балка первая встреча с Петром Ивановичем Рачковским, являющимся исправляющим должность начальника Управления заграничной агентуры ИССП. Чисто внешне он мальчишка в сравнении с этим серьезным господином. Да и по должности их весовые категории совершенно разные. Кто такой для начупра какой-то офицер по особым поручениям? Пусть даже и с сопроводительным письмом от председателя в кармане, дающим ему весьма широкие оперативные полномочия.
Этот прожженный интриган, зубр политического сыска и гений провокации в одном флаконе, человек, сумевший «раскрутить» Азефа из рядового стукача-инициативника в суперкрота в стане партии эсеров, великодушно позволил старому приятелю Зубатову уговорить себя вернуться на цареву службу. Но вводным о том, что ряд его французских друзей из «Великого Востока» – отныне объекты разработки, а вместо любимого Парижа ему надо в пожарном порядке отправляться на берега Туманного Альбиона, он не шибко возрадовался. Тем паче что на авеню Гренель, 79, в кабинете исправляющего должность начальника отдела «Западная Европа» его управления остается сидеть Ратаев.
Леонид Александрович достался конторе «по наследству» от Плеве при передаче от МВД к ИССП политического сыска, и терять такого кадра председатель не захотел. Несмотря на то даже, что у Рачковского имелись к Ратаеву определенные личные счеты.
«Непрост Зубатов. Но ведь систему сдержек и противовесов задолго до Брежнева придумали. Не нахлебаться бы с этими старыми кадрами…» – Василий сплюнул за борт.
* * *
Что же это такое шестое чувство? Чувство опасности? Или, если хотите, та самая чуйка про «жареного петуха у задницы» или «незаметно подкрадывающуюся полярную лисичку», про которые толкуют тертые жизнью циники-прагматики? Ну, или, как вариант, для людей более деликатных и набожных – «шепот ангела-хранителя»?
Над природой этого явления Василий не задумывался, справедливо полагая, что раз наука бессильна разгадать ее, то ему тем более нет смысла вечно ломать голову над столь каверзным вопросом. Но поскольку проявления сего феномена предупреждения на примере собственной скромной персоны он отмечал не раз и не два, хорошо поразмыслив, Василий пришел к вполне метафизическому выводу. Он рассудил, что аналогично тому, как мастерство ремесленника является не столько следствием изначального таланта, сколько итогом N-го количества повторений того или иного действия, предчувствие опасности становится естественным результатом работы подсознания человека, часто оказывающегося по жизни в ситуациях, связанных с риском для нее. Причем в обстоятельствах не случайных, а в ожидаемых или даже неизбежных.
Для военспеца, не кнопочного, штабного или, тем паче, «паркетного», а полевого, такой расклад является естественным фоном его ремесла. А Василий был в своем деле профессионалом. Причем профи самой высокой пробы. Так получилось… Хотя, если уж быть до конца откровенным, он замечал за собой некие «странные штучки» с детства. Например, еще в октябрятском третьем классе он впервые удивился тому, что иногда, просто топая куда-то по улице, неожиданно понимал, кто именно вот сейчас вот, через пару-тройку секунд, появится из-за ближайшего угла. Второй «прикольчик» он узнал за собой попозже, будучи старшеклассником. Про себя он окрестил его «предчувствием шлепка». Новый «талант» был еще занятнее. Но включался лишь изредка. Причем с использованием бокового зрения и при отсутствии осознанного интереса к человеку, который сразу после того, как «фоновое» внимание Василия где-то на уровне подсознания концентрировалось на нем, внезапно спотыкался или падал как подкошенный!
Кстати, Василий здорово переживал от того, что не имел возможности ни помочь, ни предупредить обреченного на падение человека. Ведь его интеллект в тот момент на него не обращал внимания вовсе, лишь бесстрастно принимая к сведению информацию о том, что «этот персонаж третьего плана сейчас вот-вот грохнется»! Попытка рассказать об этом паре школьных друзей закончилась смехом и шутками-подколками. Но гораздо обиднее Василию было осознавать то, что среди «его» падающих случались и женщины…
Слава богу, со временем этот «фортель разума» стал проявляться реже. Зато вместо него в Кандагаре к Василию впервые пришло «чувство прилета». Когда еще до того, как мозг успевал оценить складывающуюся ситуацию, посчитав опасной, подсознание четко выдавало инфу о неизбежном в самые ближайшие мгновения прилете гранаты, мины или снаряда, предназначенного ему. О пулеметной очереди или пуле снайпера, что вот-вот должны заявиться по его душу.
Там, в Афгане и в Чечне, и здесь, в Маньчжурии и под Токио, эта «чуйка» выручала его уже раз семь. И не только его одного. Возможно, что и по этой причине, а не только благодаря опыту, ответственности и органическому неприятию необдуманного риска, в свое время Василий широко прослыл в узких кругах «бездвухсотным группером». Крайний раз шестое чувство близкой опасности спасло его на пару с великим князем Михаилом Александровичем от больших проблем на окраине Йокогамы. И с тех пор не посещало. До этой самой минуты.
Адреналин врать не будет. Василий внутренне подобрался. «Антенны закрутились». Аккуратным, экономным движением он придвинулся к грузовой лебедке и повернулся так, чтобы, контролируя мостик и надстройку, одновременно минимизировать вероятность атаки со спины. Но никаких признаков угрозы пока не наблюдалось. Его «горизонт» был девственно чист. Погода замечательная. Пожилой трамп, слегка покачиваясь и вибрируя в такт ходам шатунов в машинном и ударам винта в воде под кормой, неторопливо ползет все дальше и дальше на запад. Здоровенный четырехмачтовый барк под шведским флагом скоро разойдется с ним на встречных курсах не менее чем в миле. Опасных глубин тут, на самой торной морской дороге в мире, нет. На борту пока все спокойно. По информации Рачковского, кэп проверенный, он уже не раз выполнял наши деликатные поручения «втемную», честно отрабатывая свои рейхсмарки и не задавая при этом лишних вопросов.
Что же не так? Откуда ждать «прилета»? И чего?..
Минуты текли. Не начиналось. Но и не отпускало…
– Ну? Что за хрень с нами сегодня творится? – не выдержав, вполголоса высказался Василий. – Травки из кэповского бальзамчика, что ли, чудят? Не, это вряд ли…
Ответом ему были лишь крики чаек и плеск воды у форштевня парохода. Вокруг все оставалось по-прежнему мирным и безмятежным. Но… не отпускало!
«Тыкс-с. А я сошла с ума… ай-яй-яй, какая досада…
Тьфу ты, блин! Фрекен Домомучительница, ваша земля у нас осталась справа по борту. И вообще, вас еще не придумали. Кстати, от шведов мы никакой подляны не ждем-с? А с чего бы господам свеям нам гадить? Мы, вообще-то, сейчас немцы по пачпорту. И плюшек мы ничьих чужих не ели. Только Верочкины, в Питере еще…»
И тут до него дошло!
«Спасибо, Астрид Лингрен. Или почему плохо быть тупым. Так вот чего мы боимся! И за кого… и правильно трусим: теперь у нас есть слабое место. И в него, если что, будут бить. Со всей силы, наверняка. Если не дураки. Только с дураками мы нынче не играем…
Первый абордажник флота, морской бронекавалерист-железнодорожник, военно-полевой дружбан и со-бутыльник непутевого Мишки-сорванца – это одно. А вот фаворит великого князя, которому брат самодержец соизволил даровать право регентства, плюс флигель-адъютант государя императора и, до кучи, один из приближенных офицеров главного опричника Зубатова, – это нечто совсем иное. Шило в мешке не утаишь. И у этого совсем иного скоро появляется жена, а затем, даст бог, будет и ребенок…
