«Он чем-то, или кем-то, обещал нас всех удивить. Ага, типа Стинга, Бутусова или ослепительной Уитни…»
Вспомнив о невозвратном, Петрович горестно вздохнул. Увы, музыкальная культура начала XX столетия вызывала у него дичайшую скуку, до зевоты.
В отличие от Балка, он здесь ни разу гитару в руки не брал, хотя по молодости, той, московско-студенческой, баловался. Но все эти хроноаборигенные балеты, оперы, водевили, романсы – что русские, что цыганские – его душу, взращенную на диско, техно, «Скорпах», Высоцком, великом ностальгологе Митяеве и прочем бардовском КСП, не трогали совершенно.
«А что дальше? Там видно будет. По прикидкам, поезд Макарова прибудет не ранее десяти, и отбиться до двух ночи опять не удастся. А назавтра уже немцев встречать…»
В общем, денек обещал быть насыщенным, даже без внеплановых приключений.
* * *
Во всей этой круговерти Петровича радовало то, что граф Кутайсов был весьма доволен решительным вторжением моряков в иркутскую действительность. И, судя по всему, никакой показушности в его радушии и деятельной готовности помочь не было. Как и единственно желания банально кутнуть в кругу новых орденоносных знакомых.
Если Павел Ипполитович и старался всеми силами угодить Рудневу и его офицерам, интерес за этим просматривался в первую очередь государственный. Генерал-губернатора заботило, как в наступающей мирной действительности не дать схлынуть, сойти на нет тому промышленно-хозяйственному подъему, который переживала столица Восточной Сибири в истекшие год-полтора. Поэтому явление флотских с их далеко идущими, наполеоновскими планами оказалось для него просто манной небесной.
Иркутск, став опорным тыловым городом отгремевшей Русско-японской войны, за это время пережил резкий скачок в развитии, причем как в промышленном, так и в культурном, общественном. Словно грибы росли мастерские, склады, пристанционные пакгаузы, технические железнодорожные ветки. Были открыты три госпиталя, комплекс карантинных бараков с медлабораторией по борьбе с заразными болезнями, два сиротских дома, четыре фешенебельные гостиницы, несколько ресторанов, три офицерских клуба, десятки постоялых дворов, харчевен, трактиров и чайных.
Разношерстного приезжего люда в городе, от офицеров, солдат, врачей, инженеров, мастеровых и коммивояжеров до прачек, извозчиков, обладательниц «желтых билетов» и побирушек, как временно оседающих в самом Иркутске, так и транзитных, по скромным оценкам полицмейстера и губернатора Моллериуса, оказалось больше трети довоенного населения. И забот у городских властей хватало.
Не обходилось, к сожалению, и без проявлений обычной российской бардачности. Несправедливость и алчность, жажда легкой наживы на войне, на чужом горе никуда не делись. Но расцвесть всей этой гнили махровым цветом Кутайсов с прибывшими к нему на усиление членами ОКДВ не дали. При раздаче слонов исключений не делалось и для персон в чинах. Получали на орехи все: от ушлых, вороватых армейских интендантов до беспардонно крышевавших жриц любви и бандитские притоны городовых.
К чести генерал-губернатора и его подчиненных, руки у них доходили не только до обеспечения этого деятельного человеческого муравейника хлебом насущным, кровом, снабжением и поддержания необходимого порядка, но и до организации досуга. В первой половине 1904 года – заметьте, идет война – в городе открываются две общественные библиотеки и несколько читален, три синематографа, театр-шале и два летних – театра…
* * *
Уместно отметить, что сам Кутайсов в светских салонах прослыл не только бравым записным балагуром, любителем выпить, от души повеселиться и заодно позабавить всех в хорошей компании, но и личностью яркого музыкального дарования. Когда в его руках оказывалась гитара, овации и восторги слушателей становились достойным воздаянием таланту. Особо хороши были в исполнении графа романсы на стихи – Дениса Давыдова, Лермонтова, Тургенева и Кольцова.
В кругах профессиональных деятелей музыкального искусства он имел репутацию самую добрую еще и потому, что если когда-нибудь кто-то из его знакомых исполнителей или импресарио обращался к Павлу Ипполитовичу за протекцией или срочной помощью, граф всегда старался принять посильное участие в решении поверенных ему проблем. Собинов, Шаляпин, Вяльцева числили его сиятельство в списке своих друзей и сановных покровителей. О его бескорыстной щедрости к труженикам большой сцены ходили легенды…
Театрально-музыкальная жизнь Иркутска в годы генерал-губернаторства Кутайсова била ключом. И хотя столица Восточной Сибири слыла городом высоких музыкальных стандартов с начала последнего десятилетия XIX века, не стоит считать банальным подхалимажем то, что в начале прошлого года Павел Ипполитович был избран иркутским отделением Императорского русского музыкального общества почетным членом. Скорее, это стало логичным актом признания реальных заслуг графа на ниве общественного служения высокому искусству.
Во время войны, когда забот и проблем у Кутайсова без того было выше крыши, он успевал лично решать вопросы размещения и обеспечения приезжавших на гастроли звезд сцены из обеих столиц, Киева и Варшавы. С ним согласовывались планы гастролей, концертной деятельности, выступлений в госпиталях, выездов в действующую армию, на флот. Доброжелательная опека со стороны генерал-губернатора вызывала у исполнителей закономерную ответную реакцию. До слегка фамильярного шаляпинского: «Отец родной! Позови, с краю земли примчусь!»
Поэтому не удивительно, что на скоропалительно собранный домашний концерт к графу Кутайсову прибыли лучший тенор России Леонид Собинов и находящаяся в зените своей славы, несравненная Анастасия Вяльцева. А в компании с ними – три очаровательные грации, чьим голосам и талантам рукоплескали зрители от Варшавы до Владивостока: Наталия Тамара, Аврелия Добровольская и Лидия Викшемская. Поцеловать ручку этим дамам не считали ниже своего достоинства даже графы и светлейшие князья9.
В зале Малой сцены генерал-губернаторского Сибиряковского дворца за то время, пока Петрович с его «молодыми орлами» были заняты деловыми поездками, убрали ряды тяжелых зрительских кресел, заменив их четырьмя овальными столами со стульями, так, чтобы сидевшие за ними гости могли с удобством наблюдать за всем, что происходит на сцене, где обосновался знаменитый вяльцевский рояль, срочно доставленный из личного салон-вагона дивы, в котором она путешествовала по России. А также стулья и нотные пюпитры для струнного квартета Александра Зилотти, прибывшего на днях из столицы с друзьями, исполнителями-виртуозами: Вержбиловичем, Ауэром, Вольф-Израэлем, Козолуповым…
И вечер удался. Благодарные зрители, от генерал-губернаторши до каперанга Рейна, сохранили воспоминания об этом празднике высокого искусства на долгие годы, столь тепла и непринужденна была атмосфера в зале, так проникновенно и душевно лились со сцены божественные звуки, порожденные гармонией семи нот; так искренне и так чисто звучали лучшие голоса России. Но… Петровичу на всю жизнь осталась не память о трех часах торжества великой музыки. Он не запомнил практически ничего из того, что пелось и игралось тогда, причем пелось и игралось для него в первую очередь! Нет, не подумайте! Черствым, бесчувственным сухарем он никогда не был, что в той жизни, что в этой. Просто все высокие чувства адмирала Руднева одномоментно слились воедино и ухнули, как в водопад, в какой-то радужно-калейдоскопический тоннель между измерениями в тот миг, когда стоящая на сцене невысокая, но дивно сложенная женщина в темно-синем платье с весьма умеренным декольте, закончив романс на низкой грудной ноте, спокойно, уверенно и чуточку игриво взглянула ему прямо в глаза…
* * *
У шустрой босоногой девчушки было две радости в жизни. Цветы и песни. Но не те сорванные цветы, что вплетены в венок или стоят в крынке на оконце, а живые, растущие, манящие к себе нежным запахом и лепесточками, покрытыми блестками утренней росы. И песни – звонкие, многоголосые, с подружками в хороводах. Только, ох, не часты они, эти хороводы. Ручонки сызмальства в мозолях. Ладошки привычны и к серпу, и к хворостине погонной, и к скребку, и к половой тряпке… Да, красивы цветочки! Не то что ее неброская одежка. Куда ей тягаться с нарядами барских деток.
