Поэтому совершенно безумные глаза над ходящим как пьяное лезвием топора (дэжавю, не иначе), не вверг в ступор, а заставил действовать. Вот только тело больше напоминало многопудовый якорь, беспомощно волочащийся за сорванным бурей кораблем. Я не успевала заставить его двигаться, а лезвие тем временем пошло вверх. Я рвалась вперед и четко понимала — не успеваю, я была всего за два шага, но это было дальше, чем на другом краю галактики.
Лезвие опустилось, и все вокруг залила собой боль…
* * *
Легкий ветерок проскользнул мимо неусыпного стража, мирно сопящего положив тяжелую голову на передние лапы, проник в пещеру. И только в последний миг, уже войдя и принявшись крутится маленьким вихриком посреди застеленного срезанной травой пола, он увидел дернувшийся хвост с кисточкой на конце и дрогнувшие вибрисы над верхней губой — страж не спал, а просто пропустил его в гости к старым знакомым.
А вот и они, и опять заняты непонятным — мужчина спит, но дышит очень странно — воздух был его средой, его жизнью, ветер знал сотни тысяч дыханий — от первого вздоха младенца, до последнего выдоха умирающего, как дышат на ложе любви и болезни ему тоже было знакомо, но вот сейчас… да и само дыхание имело совершенно незнакомый аромат, можно сказать — неземной.
Хотя, чему удивляться? Вон рядом сидит, совершенно неземная женщина и со спокойной улыбкой смотрит на спящего, раз не волнуется — значит так и надо, и странная неживая и немертвая змея, еще миг назад присосавшаяся к сгибу локтя мужчины, а теперь извивающаяся в когтистых лапах — это тоже так и надо. Тем более что дыхание уже меняется, все больше становясь похожим на дыхание просыпающегося…
Ну и ладушки… здравствуйте мои ненаглядные, но ушки, столь понравившиеся ему в прошлое знакомство, в этот раз его не заметили вообще — они грустно висели на две стороны, не проявляя ни малейшего желания поиграть, у них явно было какое то-горе. Это было странно — сама девушка была спокойна и сосредоточена, она что-то считала про себя, ухватившись за запястье обтянутое тонкой кожей, но убитой горем она точно не была. Ветер даже ощутимо дунул ей в лицо, качнув пучки вибрис над громадными зелеными глазищами, но и тут не был замечен.
Ветер на миг задумался, несмотря на легкость и переменчивость, его опыту и мудрости могли бы позавидовать многие, он помнил даже те времена, когда пирамиды были молодыми и островерхими, да что там — он помнил когда молодыми и островерхими были горы! В такой памяти не могло не найтись подобного случая, тем более — что ничего уникального в случившемся не было, просто с толку сбивала необычность этой пары, а так все ясно и понятно — двуногие просто поругались!
Ветер почувствовал как внутри него, пока еще маленьким водоворотиком, закрутился гнев — да что же вам неймется, и так живете меньше огонька на свече — дунул и нет вас, так еще и тратите этот неуловимый миг жизни на пустые ссоры, живите да радуйтесь — зачем вы ставите свои заблуждения, еще более непостоянные чем вы сами, выше бесценного дара неизвестно за какие заслуги данного вам Всевышним — возможности прожить этот миг не в одиночестве…
Тут его отвлекла девушка, она приподняла веки и бросила солнечный зайчик в глаза спящего, причем зайчик этот появился не из солнца, а из рукояти странного ножа, который она держала в лапе, или все же руке? А дыхание тем временем стало прерывистым и мужчина, с хрипом вздохнув, открыл глаза. Разумеется первое, что он увидел — был взгляд громадных зеленых глаз спокойно и по-доброму приветствующий его. От этого взгляда ему, очевидно, стало стыдно и он попытался сначала отвернутся, а потом все же нашел смелость что-то сказать. Ни того ни другого толком не вышло — шея почти не слушалась, а пересохшее горло не хотело издавать звуки, но девушка пришла ему на помощь — аккуратно приподняв голову она напоила его, из глиняного кувшина с узкимгорлом и поспешила успокоить:
— Все нормально, просто ты проспал больше трех дней, и сейчас все сильно затекло, не надо спешить, через минуту чувствительность начнет возвращаться.
Некоторое время они были рядом молча, девушка держала его за руку, ободряюще ее пожимая время от времени. Он же неотрывно смотрел на ее лицо, и не мог узнать — те самые глаза, что раньше успевали несколько раз за миг сменить выражение, в которых всегда на дне метались огоньки, теперь излучали только доброту и покой, неизменно… постоянно… на что бы они ни смотрели. Тут он отвлекся, потому что, наконец, смог поднять левую руку и посмотреть на нее — рука выглядела ужасно, кисть была серая, в каких-то пятнах и совершенно не ощущаемая.
— Ты… пришила мне руку… мумии? — Выражение ее глаз совершенно не поменялось, они так и светились добротой, хотя губы тронул намек на улыбку.
— Нет, это твоя рука, вот смотри, — двумя легкими касаниями она чертит слегка выпущенным когтем крест на ладони, пальцы послушно дергаются, — ну вот, а теперь подумай, что надо сжать кулак… — Пальцы слегка дрогнули, вызвав новую полуулыбку.
— Ну, вот видишь, это твоя рука, правда она теперь короче на пару пальцев — пришлось отрезать раздробленные кости по краям разреза…
— Я… — дальше продолжить не стало сил.
— Я понимаю: «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя…». С левой и вовсе не стоит церемониться.
— Я согрешил…
— Да, вот только не в том, что ты подумал, — от таких слов и спокойствия с которыми они были сказаны становилось просто жутко и душу, еще сильней, чем приходящее в чувствительность тело, начинала терзать боль от понимания, что это сделал он.
Когда-то, очень давно, такой взгляд он видел у пожилой игуменьи и был в самое сердце поражен такой наградой за праведность — когда человеку из всех страстей даровано ощущать только спокойную радость от созерцания совершенства творения. А теперь та же разлитая вокруг благодать вызывала только смятение и чувство невосполнимой потери.
— Ты просто попутал похоть с любовью, бывает. Но ведь сказано — «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем.». А мою любовь ты отверг… Это было твое право и твой выбор, но все же не стоило заодно проявлять и непочтение к родителям — ведь тело, в отличие от души, тебе дали именно они и не думай что это было легко…
— Но не беда, он тебя все равно любит и простит, как и я прощаю. Прости и ты меня, я ведь немногого хотела, да и без этого могла обойтись…
— Как мы теперь будем…
— Мы? Мы теперь никак не будем. Свой выбор ты сделал, а теперь сделала и я свой. — маленькая фигурка широко разводит руки будто пытаясь охватить все вокруг.
— Понимаешь, тут не место для детей, тут вообще нет места кроме как для человека и бога… А я еще не чувствую желание уйти из мира, у меня есть еще не выполненное предназначение. Да, я не смогу родить ребенка, но мне вполне по силам его воспитать. Ради этого стоит найти клан который меня примет и не пожалеть на это сил.
— Так что — я ухожу. Позаботься о Рут, осторожно разрабатывай руку — она должна привыкать постепенно, впрочем, у меня было достаточно времени чтобы все записать — почитаешь. Если можно — я хотела бы донести до других твою книгу…
— Забирай…
— Это лишнее, я помню все и перепишу, как будет возможность, спасибо. И знаешь, может, все же не дашь мне умереть в неведенье и объяснишь, откуда ты так хорошо знал… — В глазах появилась крохотная искорка любопытства, и он ухватился за нее как утопающий за соломинку:
— Моя семья была очень богатой и у нас была даже кошка… И когда наступало ее время она очень мучилась потому как была очень переборчивой, найти ей достойную пару долго не удавалось, а недостойных она к себе не подпускала. Вот тогда я и заметил что если ей помассировать поясницу, то она не так страдает… Так что потом, каждый раз когда наступал гон, она сразу бежала ко мне…
Губы растягиваются в улыбку, обнажая клыки, даже уши приподнимаются, но взгляд по-прежнему изливает на мир лишь любовь и покой…
— Надо же, кошка… А теперь спи, — губы на миг прижимаются ко лбу, — когда проснешься ты уже не будешь знать, была ли я на самом деле или это был сон…
Последнее, что успевают увидеть глаза сквозь налившиеся тяжестью закрывающиеся веки, это размытая фигура на фоне дверного проема.
В голове сами собой всплыли недавно написанные строки, но смогли ли их произнести онемевшие губы Назарий так и не узнал.
Легла пушинка на ладонь,
Легко и нежно,
И невесома, как огонь,
И безнадежна.
То дрогнет от дыханья птиц,
То улыбнется,
И свет плывет из-под ресниц,
И к небу льется.
Пока не тронул ветерок —
Ей в путь-дорогу,
Поставлю свечку в уголок,
Во славу Бога.
Горячий воск слезы не тронь,
То грусть святая…
Легла пушинка на ладонь,
И тихо тает.
Сразу по выходу наружу девушка уже совсем не кажется такой спокойной. Она опускается рядом с львицей и трется лицом об ее голову, Рут шершавым языком облизывает мокрую от слез мордашку, затем, пытаясь внушить чувство защищенности, начинает мурлыкать. Мурлыканье кошки, которая весит втрое больше девушки, напоминает скорее не слишком отдаленный гром, но, как ни странно, мигом приводит в чувство. Благодарно лизнув львицу в нос в ответ шепчет — «позаботься о нем, пожалуйста», и, надев стоявший снаружи, чуть в стороне от дверного проема ранец, уходит не оглядываясь.
