не буду. Зато могу вам предложить приобрести у меня вкусный и свежий хлеб. Поверьте, госпожа, моя пекарня производит лучшие хлебобулочные изделия в городе! Попробуйте медовый батон — не пожалеете!
Продажи хлеба в магазине приостановились.
Лошка смотрела на меня, приоткрыв рот. Женщины в очереди не торопили продавщицу: сами заинтересовались моим общением с Мамашей Норой — затаили дыхание в ожидании ответа на мой короткий монолог. Белецкая похлопала глазами, переваривая мои слова.
Но видимо всё же не поняла их. Потому что грубо ткнула меня пальцем в сосок.
— Ты вообще соображаешь, что и кому говоришь, милок?! — спросила она.
«А ведь Белецкая права. Что-то здесь жарковато. Может нам придумать для магазина магический кондиционер? Потом. Такой, чтобы заодно разносил по улице запах моего хлеба. Есть у тебя на примете похожие заклинания, профессор?»
«Разумеется, юноша, — сказал мэтр Рогов. — Тут можно использовать стихийную магию, вкупе с иллюзиями…»
«Потом, мэтр», — повторил я.
«Щас тебе станет ещё жарче, парень», — сказал мастер Потус.
«Не накаркай, старый».
— Разумеется, госпожа Белецкая, — сказал я. — Я хорошо соображаю. Только никак не пойму, зачем вы принесли мёд.
Мне почудилось, что глаза Мамаши Норы слегка потемнели.
— А вот я не пойму: ты пытаешься мне хамить, милок?
Верхняя губа Белецкой дрогнула, приподнялась — я увидел крупные передние зубы женщины. Они меня не испугали. Потому что делали Мамашу Нору похожей не на хищника, а на огромного грызуна.
Попытался растянуть свою улыбку ещё шире.
— Ну что вы, уважаемая. У меня и в мыслях не было вам хамить. Прошу простить, если мои слова показались вам резкими или грубыми. Должно быть, так сказалась на моей манере говорить растерянность: не понимаю, зачем вы принесли в мой магазин бочонок с мёдом. Хотя… наверное это всё же не моё дело. Если вам, уважаемая, нравится на нём сидеть — на здоровье. Не могу же я вам это запретить. Да и с какой стати мне это делать?
Увидел во взгляде Мамаши Норы растерянность.
Но Белецкая быстро от неё избавилась.
Сжала губы — её рот превратился в тонкий шрам между щеками. Мне почудилось, что выкрашенные в рыже коричневый цвет волосы женщины заискрились. То оказался обман зрения — сказалось скудное искусственное освещение.
— Значит, ты отказываешься брать у меня плату.
— Плату за что, уважаемая? — спросил я. — Не понимаю.
Развёл руками.
Я будто вновь объяснял жене, куда подевал часть наших сбережений. Обычно та отказывалась понимать, что прежде чем товар продать, его следовало купить. Пополнение банковского счёта моя вторая половина считала естественным процессом. Но вот на его временное оскудение реагировала неизменной истерикой. В прошлой жизни каждая сезонная закупка обуви для магазина сопровождалась для меня не только суетой на работе, но и выносом мозга дома.
— Ну конечно, милок, — сказала Белецкая. — Зачем эти сучки носят тебе молоко, ты, конечно, тоже не знаешь?
Я подпустил в голос нотки удивления.
Сказал:
— Почему не знаю? Они добрые женщины. Подкармливают меня.
Белецкая ухмыльнулась. С показной нежностью погладила меня по плечу.
— Ну так и я не злая, — сказала она. — Такую добрую женщину, как я, ещё поискать нужно. Вон сколько сладкого тебе, милок, принесла — точно не сдохнешь от голода. А понадобится — принесу ещё. Я, знаешь ли, женщина небедная. Многое могу себе позволить. Кое-какую власть в этом городе имею. Могу и наказывать, и награждать — тех, кто этого заслужил. Или ты сомневаешься в моей доброте?
Глава 16
Массивная фигура Мамаши Норы преграждала мне пути к отступлению. Захотел бы сбежать — не смог бы проскользнуть, не задев Белецкую, ни к выходу из магазина, ни в зал к Полуше. Но я и не собирался убегать. Из собственной-то пекарни! Не убегал от женщин раньше, не собирался и теперь. Даже от таких… небедных и влиятельных.
Я вздохнул. За мной следило с десяток пар женских глаз: все ждали моего ответа. Перебрал в голове дюжину вариантов, выбрал простейший. Приподнял подбородок, добавил во взгляд решимости — изобразил молодого идеалиста. Но при этом сохранил на лице улыбку. Хотел бы сейчас увидеть, как выглядел со стороны. Судя по восторгу в глазах Лошки — неплохо.
— Это щедрое подношение, госпожа, — сказал я. — Целая бочка мёда! Она стоит больших денег — уж я-то знаю. Но… уж слишком щедрое. Оно, безусловно, говорит о вашей доброте, уважаемая. И о вашем великодушии. Но я не могу его принять. Потому что отдариваться мне нечем. А принимать дорогие подарки мне совесть не позволяет. Ведь это же не кувшин молока.
Женщины выдохнули. Ветерок пронёсся по магазину. Их взгляды одновременно переместились на госпожу Белецкую — её подача.
— Так ведь оно не дармовое, милок, — сказала Мамаша Нора, — сумеешь отработать, если не станешь лениться. Мне вчера все уши прожужжали о том, как мастерски ты… работаешь. Сказывали, и инструмент у тебя неплохой — вполне годный. Ты, милок, теперь наша городская знаменитость. Все бабы в Персиле о тебе не первый день судачат. Пересказывают друг другу о твоих похождениях. Молодой, говорят, но умелый. И молоко любишь.
— На что вы намекаете, уважаемая? Утверждаете, что я брал с женщин плату за… Не понимаю. За что?
Вопросительно приподнял брови.
Обиженно оттопырил нижнюю губу. Так делала моя жена. Меня это ужасно бесило — уверен, подействует и на Белецкую.
— Нет, уважаемая, — сказал я.
Покачал головой.
Вернул на лицо улыбку — вполне искреннюю: увидел, что манёвр с губой подействовал.
— Какие бы небылицы обо мне ни болтали — не верьте в них. То клевета и наговор, пустые женские фантазии. Что бы вам обо мне ни говорили — то неправда. Я обычный… гениальный кулинар. Состою только в поварской гильдии. Ни за что, кроме хлеба, плату не беру. Ну какая из меня знаменитость? Ничего особенного во мне нет. Так себе… работаю: без огонька. Да и вообще, передайте всем: доктор больше не принимает.
«Какой ещё доктор, парень?»
