— Кто-то же меня убеждал, и совсем недавно, что кражи личного имущества граждан приносят даже больший ущерб, чем убийства… Что изменилось?
Чергинец навалился грудью на край стола и смотрел с неподдельным любопытством.
— Женюсь. В апреле. Живём уже вместе, — Егор извлёк из внутреннего кармана пиджака парадное фото подруги и бросил на стол. — Как подумаю, что какая-то гнида может поймать, связать её. Или любую другую женщину. Потом — убить. А ради чего? Минутного утоления похоти.
— Красивая, — оценил Чергинец. — Как с картинки из иностранного журнала. Да, наши бабы не хуже. Что же касается витебских убийств… Егор, это — боль. Я докладывал министру. Он меня едва с лестницы не спустил. В СССР, оказывается, нет и не может быть серийных убийц, потому что это — характерная черта исключительно капиталистического общества. Каждый раз, когда под Витебском или около Полоцка пропадает женщина, а потом находят тело со следами насилия, туда немедленно летит Жавнерович. Слышал его?
— А как же. «Як тольки вижу подозреваемого, чувствую — он эта. Чуйка мене ни разу не подвела. Усе сазнались», — спародировал Егор.
— Именно. У него свой подход: доказательства налицо, невиновность не докажешь, признаешься — оттрубишь срок и выйдешь, не признаешься — расстреляют. Одного и правда расстреляли. Выбирает слабых, психологически нестойких. Душит, выбрасывает доказательства невиновности. Заставляет свидетелей врать, мол, насильника и убийцу покрываешь! Потом идёт к прокурору брать санкцию на арест, кто же ему откажет? Герой, участник партизанского движения, ему благоволили и Машеров, и Киселёв, вот и нынешний Первый Секретарь благодарственную цидульку прислал.
— То есть у вас всего два варианта. Первый: успеть раскрыть очередной эпизод, пока «белорусский Мегрэ» не сунет в дело своё свиное рыло.
— Не реально, — признался Чергинец. — Любой труп со следами насильственной смерти — это вызов прокурора и сигнал в прокуратуру БССР, через несколько часов Жавнерович уже торчит на месте и водит жалом, кого назначить виноватым. Не успеть. Настоящее раскрытие требует времени, работы мозгами. Тем более маньяк уже набрался опыта. Прямых улик, ведущих к нему, не оставляет. А коль дело раскрыто, кто нам позволит дальше искать? «Товарищ Чергинец, вам больше заняться нечем?»
— Или второй вариант. Чтобы что-то остановило паразита, и он не успел вставить свои пять копеек.
— Разве что психушка?
Если начальник розыска рассчитывал на КГБ и карательную психиатрию, то — мимо. Вот усомнился бы экс-партизан в верности избранного партией курса…
— Николай Иванович! Есть идея. Мне тоже есть чем заняться, но тут готов уделить время — сколько нужно. Что велел министр? Учиться на опыте нашего самородка. Так давайте исполнять. Истребуйте из архивов все расследованные им уголовные дела. Всё, что нарыли сыщики, и у них валяется в папках под грифом «секретно». Пусть старый идиот подделывал доказательства, допускаю — рвал или переписывал протоколы, у него не хватит мозгов зачистить всё. Наверняка остались зацепки.
— Жабицкий меня живьём съест, если узнает, что копаю под «героя», — произнёс Чергинец без особого страха в голосе. — Ты прав. Не твоё дело, не твоя подследственность. И не хочу, чтоб ты рисковал. Но если замечу интересные совпадения, приглашу. Навестишь?
— Добровольно и с песней.
— Ступай.
Егор забрал фото и спустился вниз.
На улице Урицкого гудели троллейбусы, коптили усталыми дизелями автобусы «Икарус», сновали редкие легковушки, шли пешеходы. Без рекламы, ярких киосков на остановках и прочей мишуры двухтысячных годов, память о которых тускнела с каждым месяцем, город выглядел куда менее броско. Тем более — тусклая январская погода. Но одновременно очень спокойным. Довольно безопасным.
Это в Витебской области молодые женщины стараются не выходить из дома затемно без сопровождения мужчин. Шарахаются от каждой тени. А за каждым углом мерещится насильник и убийца. Иногда — он правда там, о чём бедная уже никому и никогда не расскажет.
Как прекратить это?
Самое простое и очевидное решение — подкараулить Жавнеровича и прострелить ему обе коленки, чтоб гада спровадили на пенсию по инвалидности, а сыщики смогли спокойно ловить маньяка. Тем более, вроде бы поймали в будущем, Егор не помнил точно.
И так, если не миндальничать, преступника вычислят быстрее. Будут спасены женщины, обречённые, пока Жавнерович фактически крышует маньяка. Невинные не отправятся в тюрьму, а то и в расстрельный коридор.
Решено?
Но — это старик. Наверняка без охраны. Перед молодцом с пистолетом беспомощный.
Покушение на всеобщего любимца, считай — народного героя, поднимет волну, искать будут на совесть. А Сазонов наверняка догадается, кто мог бы учудить. Кроме того, даже если стрелять со спины, дед может увидеть, запомнить приметы.
То есть — мочить? Не дело. Старый пердун, похоже, выжил окончательно из ума. Верит в собственную гениальность, в то, что каждый раз сажал кого надо. А очевидная мысль о серийном маньяке просто не пролазит в его куриные мозги.
Не поднимется рука стрелять в прокурорского, подвёл черту Егор. Тем более, сначала надо разобраться с Нестроевым.
Глава 20
Пригласив Егора вести допрос, Цыбин был абсолютно прав. Сёма сплоховал бы. Стушевался под напором.
— Я — ветеран труда! Заслуженный работник часового завода! Ветеран войны!
Дед, чем-то неуловимо напоминавший Жавнеровича, столь же уверенный в собственной правоте, напирал на опера морально, вдобавок пузом — на край его стола.
— Так зачем вам лишаться этих преимуществ? Из уважаемого превратиться в изгоя, презираемого внуками?
— Да я вас…
Седые усы, пышные, как на портретах военачальников XIX века, топорщились в стороны и, кажется, тоже выражали возмущение.
— Сядьте! — Егор легко толкнул пытающегося встать бывшего сборщика часов, проигнорировав возмущённое «убери руки». — И минутку поразмыслите спокойно. Мы установили, что неподалёку от «Луча» действует подпольный цех. Собирают левые часы. Заметьте — в промышленном объёме.
— Я причём?
Тон был гневный, но чуть тише.
— Есть несколько обстоятельств, заставивших обратить внимание на вас. Во-первых, подозрение, что левак делают бывшие работники сборочного цеха, а не нынешние. Те выходят со смены с дрожащими от усталости руками, им ещё одна смена — не вариант.
— Хилое поколение…
— Согласен, войну они не перенесли. Обратили внимание на недавно уволенных на пенсию. И вот, один из них был раз замечен с пакетиком шестерёнок.
— Колёс!
— Допустим. В количестве пятисот штук.
— Товарищ-часовщик попросил для ремонта, а меня бес попутал, — не моргнул глазом старый пройдоха.
— До беса дойдём. Пока о вас. Составили акт, депремировали, в милицию не сообщали, пожалели — два месяца до пенсии. Отправили на пенсию ровно в шестьдесят. Женщины за вас просили, едва ли не единственный мужик на смене.
— Это ещё ничего не доказывает.
Егор, чтоб не маячить столбом над лысиной не то свидетеля, не то уже подозреваемого, присел на стул рядом с Семёном.
— Где вы работали после пенсии?
— Нигде! Отдыхал!
— Целый год… Даже завидно. Но тогда объясните простую вещь. Спрашивая знакомого часовщика, что в мастерской в ЦУМе, нет ли работы, вы обронили: хорошая подработка была, но вот, нет её больше.
— Мало ли где я что делаю… А этого — урою. Чтоб знал, как на честного человека наговаривать.
Егор усмехнулся.
— Теперь о главном. Скоро поймёте, что ваш коллега сделал вам бесценный подарок. У нас есть список всех уволенных с «Луча». Всех, когда-либо пойманных за вынос. И ещё очень много всего интересного. Я пока не знаю, где был ваш подпольный цех. Но информации достаточно. Два, максимум — три дня. И ваша, так сказать, четвёртая смена, вся будет здесь.
— В чем везение, молодой человек?
— В возможности первым оказать помощь следствию.
