девушку изнасиловать как следует. Если ты хочешь быть моим парнем, надо постараться, а не получать по уху от всяких… shalava…
— Твоим парнем?! — лицо самоанца расплывается в улыбке: — а можно?
— Нельзя! Пока ты тюфяк с салом — нельзя! Возьми себя в руки уже! Мне за тебя стыдно! Вон, отдам тебя Широ-сану, он из тебя живо мужчину сделает! Или… она шарит глазами вокруг и натыкается на меня: — О! Кента-кун!
— Марика-сан? — вопросительно поднимаю бровь я. Я не знаю эту девушку, но она знает меня. Чертово телевидение.
— Кента-кун, ты вовремя — кивает она: — отзови свою бешеную и научи моего парня настоящим мужчиной быть! Я заплачу.
— Но, Марика-сан!
— А ты — цыц! — пинает ногой сидящего самоанца девушка, сдавленно шипит и хватается за ногу: — Ай, больно! Ногу об тебя отбила, чурбан ты неотесанный! Проси прощения!
— Извини, Марика-сан! — лепечет здоровенный самоанец: — я… больше так не буду.
— Как я и говорил — объясняю я Соре: — в результате сильнейших психических потрясений жертва привязывается к своему мучителю.
— Вот только кто тут жертва… а кто мучитель… — задумчиво тянет Сора, глядя как девушка в разорванной школьной форме лупит самоанца сломанным зонтиком.
— С точки зрения Вселенной это как инь и ян — говорю я: — все мы жертвы и мучители и…
— Ой, да не надо, Кента-кун. Облажался ты с психоанализом сегодня, а? Вот признайся… — говорит Сора, положив свой меч на плечо и насмешливо глядя на меня: — вот как на духу скажи.
— Облажался — соглашаюсь я. Крыть нечем, действительно у нас, у людей так частенько бывает, что жертва — только на первый взгляд жертва, а на самом деле … эх.
Девушка устает лупить самоанца и они уже обнимаются и она уже говорит ему что-то утешительное и здоровяк плачет. Рядом со мной становится один из людей Широ, тот самый потертый алкоголик и достает из кармана брюк стальную фляжку. Отвинчивает крышку, делает глоток, глядя на всю эту сцену и качает головой.
— Все-таки что-то серьезно не так с вашим поколением — говорит он: — вот в наше время…
— Вот как-то так… — объясняю я ситуацию и наслаждаюсь зрелищем дергающегося глаза у Накано Наоки, совладелицы шоу «Токийский айдол» и эфирного директора. Я видел Накано-сама всего один раз, но за этот раз уже успел составить свое мнение о ней. Накано-сама — высококвалифицированная, тщательно откалиброванная, доработанная с микронными допусками, и хорошо смазанная машина для достижения успеха. Ее движения выверены и точны, ее суждения ограничены рамками корпоративной этики, ее задачи совпадают с миссией компании, ее слова — отражения Устава предприятия и вообще говорим — «Шоу Джапан Копорейтен ЛТД филиал в Сейтеки» — подразумеваем Накано Наоки.И наоборот.
Так что обычно эта корпоративная машина, собранная из идеального женского тела и жесткого мужского характера — излучает уверенность и собранность, эффективна и надежна, непоколебима и точна в формулировках. Поэтому видеть, как у эффективного менеджера дергается глаз — это достижение. Рядом со мной, потупив глаза в пол — стоит Шика-сан. Она никак не решается оторвать взгляд от пола и насладится зрелищем в полной мере. Ей страшно.
— Как-то так? — говорит Накано-сама и потирает виски. На какое-то мгновение все усилия пластических хирургов, косметологов и визажистов идут прахом, маска идеального кукольного лица дает трещину, и я вижу уставшую женщину за сорок, которую так достали окружающие ее идиоты.
— Шика-сан… — говорит Накано тихим голосом и Шика вздрагивает, как от удара и втягивает голову в плечи.
— Мне мэр звонил. Пятнадцать минут назад. У нас выпуск в прямом эфире через два часа. — говорит Накано и качает головой: — через два часа! Мы не можем дать в эфир то, что засняли сегодня… по крайней мере в такой интерпретации.
— Мы … все исправим, Накано-сама… — шепчет Шика, глядя в пол. Накано смотрит на нее и снова качает головой.
— Да вы уже… наисправляли… спасибо. Фиксеры, мать вашу… ох! — она хватается за голову. Встает со своего огромного кресла, больше похожего на трон, выходит из-за стола, поверхность которого может поспорить со средним авианосцем и подходит к окну. Смотрит на расстилающийся перед ней город, видимо готовя метеоритный дождь, нашествие саранчи и семь казней египетских на головы Содома и Гоморры.
— Нам не обязательно давать это все в эфир — вставляю я, решив, что благоприятный момент настал и Накано не будет швыряться в меня пресс-папье и обливать водой из графина: — мы можем…
— Мы не можем дать это в эфир, потому что будет крик, скандал и мэра снимут. А нас вообще под ковер закатают — говорит Накано, складывая руки на груди и продолжая смотреть на город внизу: — но и не дать в эфир мы тоже не можем, просто потому что эту сцену уже выложили в сеть какие-то зеваки… качество не очень, но наши фургоны с логотипом на весь борт — видно отлично! Поэтому мы должны дать это в эфир, но с изменённым нарративом. Аааа! — она хлопает ладонью по стеклу: — терпеть этого не могу! — она разворачивается и подходи к столу. Нажимает кнопку селектора.
— Тойя! — командует она в селектор: — мне сюда этого засранца Тенджиро, кого-нибудь из связей с общественностью, юриста и этих двоих гиков сюда. Срочно! Будут упрямится — скажи, что по утроенной ставке. И напомни, кто кого в прошлый раз от полиции отмазывал.
— Кофе в термосе и таблетки от головной боли? — спрашивает голос в селекторе.
— Да. И кофе и таблетки. Но этих двоих — срочно! Прямо сейчас! И… напомни, как их там звать?
— Тоширо-кун и Исида-кун. Тоширо — толстый, Исида — дохлый.
— Ясно. — она отжимает кнопку на селекторе и открывает дверцу шкафа, за которой обнаруживается довольно приличный бар, достает оттуда пузатую бутылку и рюмку. Плескает себе в бокал янтарной жидкости. Закрывает бутылку. Долго смотрит на бокал. Со вздохом отодвигает его в сторону. Шика делает робкий шаг назад, но останавливается на месте, пришпиленная гневным взглядом эфирного
